Красный оазис
Шрифт:
— Простишь ли ты меня, мой владыка и повелитель?
— Как… как… как… Что это значит? — даже попятился Осман, не веря своим ушам и глазам.
— Это означает, — продолжала Марика, — что твой любимец, который грозил меня зарезать, убедил меня.
— В чем? — удивлялся все больше и больше султан.
— В том, что любить тебя — огромная честь для меня. Но… но простишь ли ты мне те дерзкие речи, которые ты слышал от меня за эти дни?
— Прощаю, прощаю! — пробормотал Осман.
— В честь твоего прихода я убрала комнаты цветами. И лучшую розу я припасла для тебя…
Она подала
— Об одном прошу! — продолжала девушка. — Не торопи меня. Дай мне несколько успокоиться. Мои мысли еще идут вразброд.
— Хорошо, хорошо! — расчувствовался Осман. — Если ты опомнилась, то ведь и я не зверь же, в самом деле! Успокойся. Я навещу тебя сегодня вечером.
Молния блеснула в глазах Марики, но она справилась с собою и покорно ответила:
— Я буду ждать тебя!
День пролетел как сон. Приближался вечер.
По плану Блевио надлежало сделать следующее: когда Осман придет вечером, Блевио зажжет один из пакетиков волшебного сонного порошка на своей половине, и усыпит этим Мабрука и остальных слуг. Затем он свистком подаст сигнал Марике. В комнате ее будут гореть свечи. Девушка подпалит второй пакетик, и тогда непробудным сном заснет паша. Заснут и служанки, сторожащие Марику. А тогда, закутавшись в бараканы, беглецы покинут фондук, проберутся до ближайшей рощи, где их уже будут ждать оседланные лошади, — и пусть на другой день, очнувшись от волшебного сна, паша ищет и прекрасную пленницу, и своего верного фаворита…
План казался обещающим верный и полный успех. Но…
Но за два часа до того времени, когда обыкновенно навещал Марику Осман, целый отряд конницы и пехоты окружил фондук, и паша бурею ворвался в помещение в сопровождении кучки солдат.
Пораженный неожиданным приходом Османа, Блевио окаменел на месте.
— Это — гяур? — услышал он гневный голос Османа.
— Да, да, повелитель! — злобно и радостно выкрикнул скрипящий голос, и Али-бен-Али выдвинулся из-за спины паши. — Это — христианская собака, шакал, крокодил, сын летучей мыши и паука. Я узнаю его. Я его видел несколько раз. Это ничтожество — родной брат того другого ничтожества, того проклятого итальянского щенка, покрытого коростою с ног до головы, который, не сразившись со мною лицом к лицу, не смея взглянуть мне в глаза, предательски подкрался ко мне, когда я стоял на молитве Аллаху, и нанес мне семьдесят семь ран. Одну — в сердце, три — в грудь…
— Взять гяура! — распорядился Осман.
Не успел Блевио опомниться, как десятки рук легли на его плечи, свалили, связали.
— Мабрук! — позвал паша своего премудрого конюха.
— Что прикажешь, повелитель? — еле вымолвил трясущийся со страху конюх.
— Стащи гяура в какой-нибудь подвал и запри его там. Береги его как зеницу ока: если он сбежит, ты расплатишься за него собственною головою!
Мабрук взвалил Блевио на плечи и кряхтя потащил его в подвал.
Покончив с Блевио, Осман, еще более распаленный гневом, ворвался в комнату Марики, швырнул к ногам девушки уже увядшую розу, получением которой был так доволен утром, и крикнул:
— Я раскусил тебя, змея! Ты сговорилась с гяуром, который осмелился под чужою личиною
Марика, видя, что все погибло, призвала к себе на помощь все свое мужество и с гордою улыбкою ответила:
— Так что же? Я и раньше знала, что ты — палач и живодер… Могила мне слаще твоих объятий…
— Ладно, если так. Посмотрим, покажется ли тебе такою сладкою та могила, которую я тебе приготовил… Раньше, чем зарыть тебя в землю живою, я дам тебе случай наглядеться, как будут умирать твои родственники… Верный Али раскрыл их убежище и завтра днем изловит их всех, как кроликов, в их норе…
У Марики вырвался крик отчаяния. Полученный удар превышал силы бедной девушки. Как подкошенная она упала на пол.
Паша повернулся и вышел из гаремлыка. Через минуту топот копыт известил об его отъезде.
Мудрый Мабрук поместил пленного Блевио в одном из погребов обширного фондука. Боясь упустить пленника, он поминутно наведывался к нему. Приходил и ощупывал кандалы на ногах и веревки на руках заключенного. На первых порах все попытки Блевио сговориться с испуганным до полусмерти конюхом оставались безрезультатными. Но мало-помалу испуг прошел. Не особенно охотно, но Мабрук стал отвечать на вопросы Блевио. И берсальер построил на этом план своего спасения.
— Слушай, друг Мабрук! — сказал он. — Я всегда считал тебя за мудреца высшей марки…
— Я таков и есть на самом деле! — гордо выпрямился скромный Мабрук. — Сам паша слушает всех моих советов…
— Ну вот, — продолжал Блевио. — Я продолжаю считать тебя мудрейшим из людей.
— И ты не ошибаешься.
— Одно плохо: ты — беден…
— Да, я не богат! — признался Мабрук. — Паша куда щедрее на палочные удары, чем на золото…
— Я умру! — продолжал Блевио грустно.
— Да, друг. Паша тебя не помилует!
— И со мною погибнет мой великий секрет.
— Какой?
— А могу ли я тебе довериться, друг?
— Как самому пророку! — заверил конюх.
— Я… я умею делать золото! — чуть слышно вымолвил Блевио.
— О, Аллах! — воскликнул Мабрук, у которого дыхание прервалось.
— Клянусь! — продолжал грустно Блевио. — Но я унесу в могилу мой секрет…
— Аллах! — запротестовал Мабрук. — Зачем тебе делать такую гнусность?
— А что же посоветовал бы ты мне сделать?
— Научить кого-нибудь делать золото!
— Кого?
— Да меня же, меня! Разве я не друг твой? Разве я не брат твой? Разве я не чту тебя, как родного отца? Разве…
— Если ты выпустишь меня на свободу…
— Н-ну, нет! Я не настолько глуп, — запротестовал Мабрук. — Я, друг, жить хочу. Осман-паша на дне морском меня отыщет… Все что хочешь — только не это.
Подумав немного, Блевио сказал:
— Ну хорошо. Освободить меня ты не можешь. Тогда ты исполнишь несколько моих просьб.
— Если они не касаются твоего освобождения, то я их исполню! — согласился мудрый Мабрук. — Например, я могу накормить тебя. Даже вина могу тебе принести, если на то пошло. Того вина, которое сам паша пьет тайком… Ибо он правовернейший из правоверных и выпивать может только тайком… Могу принести тебе хорошего турецкого табачку: того самого, который курит паша.