Красный свет
Шрифт:
У Балабоса было прескверное настроение – и крайне спешная встреча. Тут минутами время исчислялось.
Вчера Балабос виделся с президентом: причина была рабочая – строительство нефтепровода в Китай; однако, говоря о Китае, Балабос почувствовал, что обсуждает свою собственную судьбу. Хищный президент наметил себе в новую жертву его, Ефрема Балабоса, и его цветущий банк – банкир ощутил близкую гибель всем естеством. Президент был очень похож на волка и, когда в президенте зараждался очередной план присвоения имущества разбогатевшего бизнесмена, в лице его явственно проступали черты хищника. Вот и вчера, говоря о трубопроводе, президент оскалился и лязгнул зубами.
Показалось ли это Балабосу или точно
Люди опытные, выжившие в кремлевских коридорах, рассказывали, что лязганье зубами есть фатальный признак.
Балабос собрал сегодня серых кардиналов Кремля, чтобы доказать лояльность и спросить у мужей совета: что же делать, ежели лязганье зубами ему не привиделось. Как поступить прикажете? Что именно отдать?
В тот момент, когда дошли до сути, явился Гусев. Художник был вульгарен, слишком прост для обеденной залы, но хуже всего было то, что Гусева могли видеть на трибунах оппозиции – он рисовал протестные плакаты. Легко понять, что разговор о лояльности плохо монтируется с дружбой с бунтарями.
Балабос принимал решения мгновенно – иначе не стал бы Балабосом.
– Быстро на кухню. Халат, фартук, колпак – и к плите. Если спросят – ученик повара. Станешь болтать – живым не выйдешь.
Гусев, который славился скандальным нравом и умением ставить клиентам дерзкие условия, не сказал ни единого слова. Он сделался столь бледен, что Балабос решил, что художник умирает, но то был эффект смертельного ужаса. Ровно через тридцать секунд художник стоял на кухне среди поваров, запакованный в белый халат и повязанный фартуком.
– Где я тебя видел? – спросил охранник.
– Часто здесь прислуживаю, – сказал художник.
– Поварачивайся живей. Ишь, жопу отьел, селезень.
А из обеденной залы неслось:
– Ну, Ефрем, сам виноват, зачем башлял Гачеву.
– Этому козлу? Не гони! Плевать мне на Гачева!
– Вот и я говорю: пусть оттянет на себя десять процентов голосов, и гасить пора мужика.
– Давно пора!
Гусев слушал густые пьяные голоса тех, кто владел страной, и понимал, что он никогда не разберется в политике. Это закрытая книга, для закрытой корпорации политиков, для особ посвященных.
13
Борис Ройтман, прилетев из Лондона, захотел встретиться с Пигановым – по вопросам сугубо практическим. Всякий, кому приходилось выпрашивать положенную по трудовому соглашению зарплату, знает, как это сложно. Требуется аккуратно строить речь, чтобы не выглядеть алчным; надо поговорить о политике, о Карле Поппере, затронуть тему тоталитаризма и работы Ханны Арендт – затем можно перейти к денежному вопросу. А помните, гонорар сулили… Безделица, в сущности… И до чего неловко напоминать занятым людям о такой безделице.
Ройтман набрал номер телефона, по которому звонил сотни раз, однако с лидером партии его не соединили – Пиганов был занят.
Тогда Ройтман отправился в штаб партии, но пройти дальше приемной не сумел.
Мелкие порученцы – свободные журналисты, образующие команду информационной поддержки митингов, те самые люди, что еще вчера смотрели на Ройтмана с почтительной завистью – сегодня говорили с Борисом Ройтманом небрежно:
– Вы, Боря, к Пиганову? Уехал, вас с собой не взял?
– Говорят, будет пресс-конференция. Подождите в холле. Через часок вернется.
И усмехаются, перемигиваются.
В столичных зоилах выработано особое обоняние: издалека чувствуют трупный запах. Ройтман сам обладал этим свойством – вместе с другими светскими колумнистами он слетался к политическим трупам, выклевывал глаза павшим партийцам. Обывателю нипочем не понять, по какому принципу газетное воронье выбирает падаль для брашна. Вовсе не обязательно, чтобы
Что произошло? Плохо исполнил миссию в Лондоне, испортил интервью, недостаточно боек? Или в его отсутствие в Москве нашелся лучший говорун? Тут желающих довольно – вот, например, этот юноша в оранжевых брюках – очевидно, что он за демократию, и с речью у него проблем нет. Столько острословов в Москве, все шутят.
Борис Ройтман подождал час, потом второй.
Воронье чертило круги у него над головой, зоилы хлопали крыльями. И – странное дело – глядя на суету колумнистов, Борис успокоился. И когда, совершив очередной круг над его головой, колумнист присел рядом и спросил: «Вы, Борис, разочаровались в либеральной доктрине? Что-то не видно вас на площадях», – Борис ответил ему исключительно спокойно:
– Вы правы, я стал больше времени проводить с семьей.
Он захотел позвонить бывшей жене, стал придумывать, что ей скажет. Много есть хороших слов. А что толку?
14
«Либеральная демократия», «национальный социализм» – суть диалектические единства, перпетуум-мобиле мироздания, а вершиной неслиянных нераздельностей является – открытое общество, построенное из обществ закрытых.
Корпорации, встроенные в открытое общество, были сами по себе закрытыми обществами, однако их закрытость обеспечивала жизнедеятельность общества открытого. Как может быть, что открытое общество состоит из многих закрытых обществ, этого никто не объяснял; принимали как обязательное условие. Людям внушали, что они имеют право знать все про своих правителей – кто на ком женат, где отдыхает и т. п., но про корпорации никто ничего не знал. Очень часто никто не знал ни имен собственников, ни членов совета директоров, ни размеров прибыли, ни сфер деятельности закрытых структур. В прогрессивном мире создалась особенная конструкция: либерально-демократическое государство с гражданскими правами и свободами, с выборами и многопартийной системой – состоит из сотен закрытых корпоративных обществ, совершенно не либеральных и абсолютно не демократических. Никакой многопартийности внутри «Газпрома», «Дойче банка», «Бритиш петролеум» существовать в принципе не могло. Но именно интересы «Бритиш петролеум» (недемократической организации) и интересы «Газпрома» (нелиберальной структуры) руководили свободолюбивым миром. Конструкция корпорации была насквозь тоталитарной, со строгой дициплиной и системой подчинения, с неравномерным распределением прибыли и льгот. Но члены тоталитарной корпорации в то же самое время являлись гражданами демократического общества, и в качестве граждан они выражали свои права.
Скажем, гражданин мог протестовать против войны в Афганистане, которую вело его правительство, но как член корпорации он не мог протестовать против того, чтобы снабжать армию боевыми машинами и наживаться на войне.
Способность человека выражать гражданские чувства зависит от его жизненых сил, а его жизненные силы зависят от членства в тоталитарной организации. Таким образом, корпоративная модель оказалась движущей силой того, что носило название открытого общества.
В отношении государства демократическая риторика сохранялась, и населению внушали, что обладание этой риторикой делает их свободными. Они даже иногда организовывали демонстрации против правительства. Правда, никто не предлагал людям восстать против интерсов «Бритиш петролеум». Попробуй гражданин учинить бунт против начальства своей корпорации – его немедленно уволят: но против правительства страны – роптать разрешали.