Красный ветер
Шрифт:
— С этим поездом должен приехать еще один товарищ, ваш коллега… Кажется, это идет он.
И показал на подходившего с небольшим чемоданчиком коммерсанта Жерома Бернардена. А когда тот приблизился, Василий Петрович спросил по-французски:
— Мсье Бернарден?
Коммерсант взглянул на Андрея, улыбнулся:
— Да. Жером Бернарден. — И, оглянувшись по сторонам, вполголоса по-русски добавил: — Летчик лейтенант Дубровин Павел Петрович.
…В машине, рассказывая Игореву об эпизоде в Германии, они дали волю долго сдерживаемым чувствам.
— Я думал, — от души смеялся Андрей, — что наш «коммерсант» кого-нибудь из этих
— Уважающему себя коммерсанту негоже быть таким невыдержанным человеком. — Игорев, глядя на летчиков, тоже весело смеялся. — Ну а почему же мсье Жером Бернарден не шепнул Константину Федорову, кто он есть на самом деле?
— Приказ! — вздохнул Дубровин. — Да и откуда мне было знать, что этот Константин Федоров — Константин Федоров, а не какой-нибудь шпик или кто-то в этом роде? Все сейчас перепуталось, я даже матери не мог сказать, куда отбываю. Говорю ей: «Длительная командировка на Дальний Восток». Вижу — не верит. Но держится. Села рядом со мной, спрашивает: «Скажи, сынок, там, на этом самом Дальнем Востоке, все сейчас спокойно?» — «Все спокойно; мама», — отвечаю. А она — старушка моя — преподает в школе географию, положила на стол карту и показывает на Пиренеи: «Это где-то вот здесь твой Дальний Восток?»
— Да, — сказал Игорев, — нелегкое сейчас время… И все же я вам завидую. Да и как не завидовать! Вот налетел на человечество страшный ураган, кто-то уползает в щели, кто-то прячется за чужие спины, кто-то дрожит от страха за свою шкуру, а вы… Сбросить бы сейчас со своих плеч десятка два лет и — вместе с вами в этот ураган…
Уже в отеле, сидя с ними в небольшом, но уютном номере, окна которого выходили на Сену, он подробнее рассказал о положении за Пиренеями. Фашисты рвутся к Мадриду, их авиация ежедневно и еженощно налетает на город, квартал за кварталом превращая в руины. И гибнут, гибнут люди в огне этого чудовищного варварства, но защитить их пока некому: нет самолетов, нет летчиков, нет зенитной артиллерии. А у фашистов — кровавый праздник: их пилоты на бреющем летают над улицами Мадрида и, будто играючись, расстреливают из пулеметов женщин, стариков, детей, сбрасывают фугаски на переполненные госпитали. В самом Мадриде — тысячи шпионов, предателей, «пистольеро» — наемных фашистских убийц, стреляющих в патриотов из-за угла и из подворотен…
— Когда вы нас туда отправите? — спросил Дубровин.
— Задерживать не станем, — ответил Игорев. — Вы поедете в Сербер — это на юге Франции. Потом через Порт-Боу в Барселону. В Порт-Боу вас встретят испанские товарищи.
Трехкилометровый туннель, казалось, тянулся бесконечно, и когда он кончился, в окна маленьких вагончиков сразу брызнуло столько слепящего света, будто поезд ворвался в совсем другой мир, где никогда не бывает ни мрака, ни ночи.
А рядом синяя даль моря сливалась с такой же синей далью неба, и не было этой синеве ни начала ни конца: уходила она к расплывающимся в легком тумане вершинам гор, растворяясь в дымке, окутывающей отроги Пиренеев.
— Порт-Боу, — прочитал название станции Андрей. — Вы понимаете, мсье Бернарден, что мы находимся не где-нибудь, а в Испании? Глядя на вас, я думаю, что вы не испытываете никакого волнения. Или я ошибаюсь?
— Мсье Жером Бернарден остался за Пиренеями, — ответил Дубровин. — Так же, как Константин Федоров, если он действительно Константин Федоров, а не Иван Сидоров или Сидор Иванов. А насчет волнения… Скажи, Константин Федоров…
— Андрей Денисов, мсье. Надолго или нет — не знаю.
— Гм… Ты спрашиваешь, испытываю ли я волнение? По правде сказать, не пойму. Что-то там внутри меня происходит, а волнение это или нет — не знаю. Будто во мне — пружина, закрученная до отказа, и стоит ее даже случайно задеть, как произойдет взрыв. Вот смотрю на всю эту красоту, а сам думаю о том, что в любую минуту фашисты могут ее уничтожить, уничтожить все, понимаешь, и от ненависти к ним у меня темнеет в глазах. Ты правду сказал Игореву: тогда, в вагоне, когда те двое хотели тебя увести, я действительно готов был придушить их обоих. Как сдержался — и сам не могу объяснить. А сейчас мечтаю только об одном: скорее бы в машину — и драться!
«Вот он, оказывается, какой этот человек, — слушая Дубровина, думал Андрей. — Совсем не похож на того угрюмого, мрачного, замкнувшегося в себе коммерсанта, из которого трудно было выдавить и слово. Пружина в нем действительно сжата до отказа, и когда она начнет раскручиваться — ее уже не удержать…»
Поезд остановился. И не успели Андрей и Дубровин сойти на перрон, как к ним подошел человек в «моно» — синем холщовом комбинезоне с молниями и с маузером на ремне. У него были черные и влажные, точно спелые маслины, глаза, смуглое красивое лицо, на котором легко читались все его чувства: он, наверное, был несказанно горд выпавшей на его долю честью встретить на испанской земле советских летчиков.
— Салуд, камарада! — приветствовал он громко. — Буэнос диас! [7] Я — Хосе Льорка. Идем, там ждет нас машина. Пронто!
Однако им не удалось сделать и шагу. Десятки мужчин, женщин обступили их тесным кругом.
— Вива русио! — кричали они. — Вива камарада совьетико!
Старый испанец, с пышными усами запорожца, держа в руках поррон — глиняный сосуд с одним длинным и одним коротким носом, — протиснулся сквозь толпу и Протянул поррон Андрею:
7
Добрый день! (исп.).
— Муй бьен, вино, камарада! — и заговорил быстро-быстро. Андрей улавливал лишь смысл отдельных слов. Выходило, что в этом вине — все солнце Испании, что в нем — и запах оливковых рощ, и дыхание моря, и терпкий настой горного ветра. Он говорил, а толпа шумно подтверждала правильность его слов: «Это правда! Это так!»
Андрей знал назначение поррона, но ему еще никогда не приходилось пить из подобных сосудов. Все искусство заключалось в том, чтобы, держа поррон на расстоянии от лица, направить тугую струю вина прямо в рот.
Вначале у него ничего не получалось — он сразу же залил вином рубашку, поперхнулся и закашлялся. Это вызвало громкий, веселый смех. И тут же десятки рук потянулись к поррону:
«Дай, отец, я покажу, как это делается!»
Но Андрей уже кое-как приспособился, сделал несколько глотков и передал сосуд Дубровину. А Денисову теперь протягивали ломтик бакалао — сушеной трески — обычной еды бедняков, для которых мясо не всегда по карману.
— Угощайся, камарада русио, ешь на здоровье!