Красный ветер
Шрифт:
— Разрешите, товарищ комбриг? — спросил Андрей. — Я все понимаю. И никогда не забуду своих командиров, сделавших меня летчиком. Но…
— Но? — Комбриг быстро взглянул на Андрея.
— Но я очень хочу быть летчиком-истребителем. В любую часть — на север, на юг — мне все равно… Очень вас прошу, товарищ комбриг.
Ривадин ответил не сразу. Долго смотрел на Андрея, от волнения слегка побледневшего, прикурил от недокуренной папиросы еще одну и наконец сказал:
— Ну что ж, желание естественное. Не могу обещать твердо, но все, что будет зависеть от меня, постараюсь сделать. В летных частях хорошие летчики нужны не меньше, чем в училищах…
Глава четвертая
Отец встречал его не один: к трапу пассажирского самолета, на котором Андреи прилетел в Москву, шли пилоты-международники, все в форме гражданской авиации, все чем-то отдаленно похожие друг на друга. Так, по крайней мере, Андрею казалось. Может быть, рано пробившаяся на висках седина, или сдержанность их чувств, или внешняя суровость лиц, или, несмотря на годы, подтянутость, стройность фигур — но похожесть эта была удивительной. Она словно роднила этих людей, заставляла думать, что они из одного клана, особого, уходящего корнями в то нелегкое время, когда авиация только-только начинала крепнуть крыльями, и им, этим людям, выпала трудная, но счастливая доля быть одними из первых небопроходцев.
Конечно, они многих теряли по дороге: самых близких своих друзей из того крепко сплавленного товарищества, к которому они были приварены, и эти утраты навечно оставались в их сердцах и отражались — нет, не горели мрачным огнем, а именно отражались — в их всегда немного усталых глазах.
И это тоже делало их похожими друг на друга, хотя, нет слов, эту похожесть скорее можно было почувствовать, чем увидеть.
С тех пор как Денисов-старший провожал Андрея в часть на Дальний Восток, прошло больше года, и Андрей часто думал, что встреча с отцом будет нелегкой: а вдруг какие-то нити стали не такими уже прочными, вдруг окажется, что время сыграло с ними злую шутку — и привязанность попритупилась, и общего стало меньше, и вообще, что-то теперь уже не так, как было прежде… Он старался гнать прочь подобные мысли («Да разве я плохо знаю отца?! Да разве есть сила, которая может отдалить нас друг от друга?!»), но все же тревожился, и эта тревога мешала ему в преддверии встречи быть по-настоящему счастливым.
А когда увидел отца и рядом с ним его друзей-пилотов, Андрей невольно подумал: «Почему он не один? Не потому ли, что тоже тревожится и боится в первое мгновение встречи остаться со мной с глазу на глаз?»
Они стояли полукругом, отец посередине, чуть впереди других, с букетиком полевых цветов, который его явно смущал — он то отводил руку с цветами за спину, то прикрывал их ладонью. И сдержанно улыбался, не отрывая взгляда от приближающегося сына, а сын вдруг подобрался, подтянулся и теперь уже не просто приближался к летчикам, стоявшим словно в почетном карауле, а чеканил шаг, как и положено было человеку, признающему высокий авторитет отца и его соратников.
— Товарищ Денисов-старший, лейтенант Военно-Воздушных Сил Советского Союза летчик Денисов-младший прибыл в двухмесячный отпуск и…
И он увидел, как слезы — две росинки — поползли по щекам отца. И он почувствовал, как все в нем дрогнуло, как горячая волна сыновней нежности охватила все его существо и вытеснила все тревоги, все сомнения, ничего, кроме этой сыновней нежности, не оставив… Бродили, бродили по небу тучки, бросали на землю тени, а вот пробежал живой ветерок — и все чисто, все ясно, все светло.
— Здравствуй, отец!
— Здравствуй, сын!
Они обнялись и, по русскому обычаю, трижды поцеловались, ощутив толчки связывающей их крови — крови всех далеких и близких предков Денисовых. И оба подумали об одном: «Какой злой рок отнял у нас человека, который сейчас имеете с нами разделил бы нашу радость!» Они прочитали это в глазах друг друга, но не произнесли ни слова, щадя друг друга, боясь коснуться не заживающей раны.
Потом ему пожимали руки друзья отца, и он слышал, как они говорили:
— Все в порядке, Валерий! Сработано чисто, тесто замешано по-денисовски!
— Значит, летчик лейтенант Военно-Воздушных Сил? Ну брат, спасибо! И тебе, Валерий, благодарность за сына. Есть чем гордиться…
— Порохом-то в воздухе вон как пахнет, и такие парнишечки нам нужны позарез! С такими мы свое небушко защитить сумеем!.. Как, Денисов-младший?
Андрей смотрел на них влюбленными глазами и думал: «Почему они кажутся мне очень близкими, почти как отец? Почему я чувствую в каждом из них родственную душу? Только ли потому, что они друзья отца?..».
Он словно воочию видел, как умирали эти деревья…
Старый, почерневший от времени клен уходил из жизни спокойно, без борьбы, без жалоб. Годы иссушили его дряхлое тело, выпили последние соки, и он тихо угас, сбросив на землю помертвевшие листья. Так когда-то умирали древние старцы: тихо благословят сынов и внуков, вздохнут — и совсем незаметно застынут…
А вон тот молодой дубок, вон тот, будто с переломленным хребтом и перебитыми руками, — он погиб, как воин на поле брани. Стоял посередине широкой поляны, счастливым звоном зеленых листьев встречая дивные рассветы и провожая закаты, но нежданно-негаданно налетел на поляну ураган, навалился всей мощью, ударил так, что вздрогнуло все вокруг, застонало, заголосило. Долго боролся дубок, прикрывая собой тонкую калину с девичьими косами-листьями, а все же не выдержал, упал и навечно затих…
Андрей миновал поляну и подошел к реке. Здесь, на самом берегу, на том же самом месте, что и много времени назад, он соорудил шалаш и жил в нем отшельником уже целую неделю.
В город его не тянуло. Отец улетел в очередной рейс, сказав, что, как только вернется, сразу же его навестит. Шататься по Москве ему надоело, и он решил пожить этаким лесным бродягой, отдавшись безделью и бездумью.
Правда, прихватив с собой несколько книг и среди них привезенную отцом из Парижа книгу Гарсиа Лорки на испанском языке, Андрей уже на второй день, забыв обо всем на свете, читал и перечитывал поэму «Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу». Испанский всегда представлялся ему самым звучным и выразительным языком, сейчас же он открывал в нем и удивительную строгость, и даже напевность, может быть, потому, что Лорка, как никто другой, знал народное творчество своей прекрасной и суровой Андалузии.
— Черт возьми, да ведь это вот как здорово! — восклицал Андрей, от избытка чувств вскакивая с травы и шагая по поляне. — Как глубоко надо знать свой край и свой народ, чтобы писать с такой силой и с таким проникновением!
И опять, в который уже раз, смотрел на умерший старый клен, на сломленный бурей молодой дубок и калину, печально шелестевшую листвой. Живые и мертвые деревья будто говорили ему о вечной борьбе сил зла и добра, о рождении и смерти — великом круговороте, которому подвержено все существующее на земле. И в этом круговороте он видел и давно ушедшую мать, и отца, и Гарсиа Лорку с его «Плачем», и себя, летчика-истребителя Андрея Денисова, который только-только вышел на большую тропу и еще не знал, какие повороты на ней его ожидают.