Красный ветер
Шрифт:
— Что поделаешь, мсье, это их система. Может быть, — по-своему они и правы: у них слишком много противников и не так много друзей, поэтому они вынуждены быть осторожными.
— Да, им можно посочувствовать, — заметил научный, работник с плохо скрытой иронией. — У них действительно слишком много противников и не так много друзей.
— А они плюют и на тех, и на других, — сказал коммерсант Жером Бернарден.
Говорил он так, точно с трудом подбирал слова, и в том, как он их произносил, легко было уловить акцент.
— Простите, мсье, — спросил у коммерсанта Марсель Роллан, — вы, наверное, уроженец департамента Сена и Марна? Именно там, в Северной Франции, на плато Бри, говорят на таком диалекте…
Бернарден пробурчал что-то невразумительное и надолго припал к окну, за которым моросил и моросил мелкий, словно пропущенный через сито, дождь.
И вот — первая остановка на земле Германии… Первые, увиденные наяву, в непосредственной близости от тебя, фашисты… И ненавистная, вызывающая омерзение свастика… И выкрики — оглушающие, отвратительные, как надсадный собачий лай: «Хайль Гитлер!» Из репродукторов — марши, марши, марши! Топот тяжелых сапог по мокрому перрону, стекающие с касок струйки воды, мокрые от дождя стволы автоматов…
Коммерсант Жером Бернарден вышел из купе в коридор и теперь, снова прильнув к широкому окну, жадно курил, мрачно вглядываясь в проходивших мимо вагонов немецких солдат и офицеров. Он и не заметил, как подошел Андрей Денисов и встал рядом с ним.
Заглушая все звуки, в конце перрона взорвался еще одним маршем оркестр, потом звуки его стали быстро приближаться, и вот вдоль состава двинулись три колонны — в каждой человек по семьдесят — подростков в форме гитлерюгенда. Шли они красиво, четко отпечатывая шаг, до невероятности ровными шеренгами. По их лицам бежали струи дождя, рубахи по-прилипали к плечам, этим подросткам-школьникам наверняка было холодно, по им не до таких мелочей: они на этой маленькой станции представляли «новую великую Германию», они показывали себя — будущих солдат рейха, уже сейчас готовых на все, — всему миру, всей этой сидящей в теплых вагонах старой Европе, показывали свою выучку и свою преданность любимому фюреру.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! Хайль! Хайль!
Гордо вскинутые головы, выпяченные груди, презрение ко всем, — кто смотрит на них из мутных окон вагонов. Им уступают дорогу, зазевавшиеся обыватели шарахаются в сторону и прижимаются к зданию вокзала. А кто-то уже бросает им под ноги цветы, кто-то от умиления вытирает слезы, кто-то подобострастно улыбается.
— Демонстрация… — замечает Андрей.
— …Чего? — спрашивает коммерсант Жером Бернарден. — Что они, по-вашему, демонстрируют?
— Преданность и… силу. Уступайте дорогу. Кто не уступит — сметем! — Спохватывается, что, может быть, сказал лишнее, и тут же добавляет: — А вообще — впечатляюще. Я говорю, что это производит нужное впечатление.
Коммерсант хмыкнул:
— На слабонервных.
И в это время в вагон вошли немцы в коричневых рубахах и с черными свастиками на рукавах.
— Документы!
Бегло просмотрев французские паспорта коммерсанта и научного работника, они долго и тщательно разглядывали паспорт Андрея, несколько раз бесцеремонно поднося фотографию на документе к его лицу. Один из них громко сказал другому:
— Первый раз вижу русского комиссара. Он ведь комиссар, как ты думаешь, Франц?
— Наверняка комиссар, — ответил тот, кого звали Францем, — Они там все комиссары, эти типы. — Помолчал-помолчал, с любопытством и нескрываемой ненавистью бесцеремонно разглядывая Андрея, потом добавил: — Слушай, Вилли, а он ведь понимает, о чем мы с тобой говорим. Я вижу это по его глазам…
— Я тоже вижу. Он даже побледнел от страха. Думает, небось, сейчас заберут — и конец. А забрать бы его надо, Франц, для… дополнительной проверки документов…
Еще в Москве Андрея предупредили: «На территории Германии будьте особенно осторожны. Не исключены разного рода провокации — постоянно об этом помните. Держитесь с достоинством, но на рожон не лезьте…»
Андрей протянул руку, чтобы взять свой паспорт, но немец сказал:
— Пойдешь с нами.
Андрей твердо ответил:
— Нет. Вы не имеете права. У меня есть французская виза….
— У нас свои права! — отрезал немец.
Коммерсант, угрюмо глядя на эсэсовца, молчал. Но было в его угрюмом молчании что-то такое, от чего Андрею становилось легче, будто этот мало знакомый ему человек по-дружески поддерживал его и подбадривал. Потом он встал между Андреем и немцами — этакий упрямый, крепкий бычок с хмурыми глазами. Он смотрел на эсэсовцев исподлобья, слегка нагнув голову вниз, и было видно, как от внутреннего напряжения на его шее вздулись жилы. Казалось, немцам скорее удалось бы сдвинуть с места чугунную тумбу, чем этого человека.
— Вы никуда не пойдете, — сказал он Андрею по-французски. — Эти сволочи замордуют вас, легко от них вы не отделаетесь. — И — к немцу, державшему в руке Андреев паспорт: — Немедленно верните документ. Я к вам обращаюсь, слышите?
Он продолжал говорить по-французски, по эсэсовец его понял. И странно: не стал даже спорить. Может быть, тон, каким произнес свои слова коммерсант, весь его вид — угрожающий, требовательный — заставили немца повиноваться.
Небрежно протянув Андрею паспорт, он сказал своему приятелю:
— Ну их к черту, Франц. Рано или поздно мы с ними встретимся. И тогда поговорим по-другому… Идем…
В Париже, на вокзале, тепло распрощавшись со своими попутчиками и еще раз поблагодарив их, Андрей подошел к газетному киоску, поставил между ног свой саквояж и стал ждать: именно у этого киоска его должен был встретить представитель советского посольства. И действительно, не прошло и двух-трех минут, как возле того киоска остановился пожилой человек и, став рядом с Андреем, тихо спросил:
— Вы — Константин Федоров?
— Да, — обрадованно ответил Андрей.
Представитель посольства протянул руку:
— Василии Петрович Игорев. Хорошо доехали?
— В основном, — Андрей улыбнулся. — Хотя с приключениями… Но это уже позади.
Он думал, что Игорев сейчас же его куда-то поведет, но тот, задавая Андрею вопросы («Приключение, наверное, было в Германии? Все обошлось благополучно? Как себя чувствуете?»), оглядывался по сторонам. Потом сказал, извиняясь: