Красный ветер
Шрифт:
— Нет, мой генерал, вы не ошибаетесь, — с готовностью ответил Морено. И добавил: — Морено Прадос.
— Да-да, я так и думал: Морено Прадос. Потому что есть еще Эмилио Прадос. Тоже летчик. Великолепный, говорят, летчик…
Морено передернуло, но он промолчал. А Франко, устало откинувшись на спинку кресла, продолжал, почти нежно улыбаясь:
— Мне рассказывали, будто вы, Морено, охотитесь за ним, задавшись целью встретиться в воздухе с глазу на глаз. Это правда?
— Да, мой генерал.
— И вам ни разу не представилась такая возможность?
— Я встречался с ним с глазу на глаз только час назад.
— Вот как? И что же?
— Эмилио Прадос благополучно вернулся на свою базу. — Это сказал Рамон. Сказал как будто даже весело, точно радуясь тому, что Эмилио Прадос остался цел и невредим. — Но наш друг Морено дал клятву…
— Рамон Франко… — перебил его Морено. — Рамон Франко, прославленный летчик Испании, также дал клятву, что уничтожит некоего родовитого дворянина, чей дед в прошлом веке был вице-королем Аргентины. Еще в начале войны Рамон торжественно объявил: «Я найду этого предателя или в воздухе, или на земле, или под землей — он от меня не уйдет…» Однако…
— Однако Игнасио Сиснерос по-прежнему командует красной авиацией, командует вполне успешно, хотя у него самолетов в десять раз меньше, чем у нас. — Франко опять улыбнулся, но Рамон успел увидеть в его глазах гневный огонек.
— Кое-кто торжественно объявлял, что седьмого ноября тысяча девятьсот тридцать шестого от рождества Христова года наши доблестные воины парадом пройдут по улицам священной столицы Испании. — Рамон метнул взгляд на брата и коротко докончил: — Однако…
Можно было ожидать, что «Эль пекеньо» вот-вот взорвется — он не терпел насмешек, даже если они исходили от самых близких людей.
Он порывисто поднялся, прошелся по комнате и остановился у окна, заложив правую руку за борт пиджака. «Бонапарт! — усмехнулся про себя Морено! — Недурно было бы, если бы он сейчас как следует отчитал своего братца… А гроза, кажется, подошла вплотную…»
Наступившая тишина, кажется, физически придавила каждого, кто здесь находился. И даже «неистовый» Рамон изрядно струсил и подумал, что вряд ли стоило задевать больные струны до крайности самолюбивого диктатора. Но вот на лице «Эль пекеньо» мелькнула его загадочная улыбка, и он совершенно спокойно, по-отечески мягко и рассудительно сказал:
— Мои враги на каждом перекрестке трезвонят, будто я не жалею своих солдат. И посылаю их на смерть даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Какая чушь! Если бы это было так, Мадрид давно принадлежал бы мне. Я бросил бы в эту мясорубку всю свою армию, и дело было бы сделано в два-три дня. Но мне не нужна пиррова победа… Мадрид, Мадрид… Что такое Мадрид в сравнении с жизнью пусть даже лишь одной тысячи солдат?!
И опять Морено про себя усмехнулся: «Вот поистине великий мастер лицемерия! Лжет не только другим, но и самому себе, и, пожалуй, сам начинает верить своей лжи…»
А «Эль пекеньо» теперь уже громче продолжал:
— Я возьму Мадрид малой кровью. Малой! — подчеркнул он. — В этом будет заключаться главная моя стратегия… Дай мне карту, Рамон… Смотрите, господа авиаторы, и потом не сетуйте, будто у вас ограниченные цели. Мы прорвем фронт к югу от Посуэло, вот здесь, в районе от Аларкона до Вальде-морильо, вблизи склонов Сьерра-де-Гвадаррамы. Мы захватим Боадильо дель Монте и выйдем на шоссе Мадрид — Эскориал. Вы понимаете грандиозность этого замысла? Выходя на шоссе Мадрид — Эскориал, мы тем самым перерезаем связь между мадридским и гвадаррамским фронтами. Рассекаем их надвое мечом возмездия! Да, мечом возмездия! Потом мы обогнем мадридские укрепления, ворвемся в столицу с северо-запада и…
Франко умолк, вытер взмокший лоб и после короткой паузы, сделанной, видимо, для того, чтобы придать последующим словам торжественность и убедительность, заключил: И на этом закончим войну!
— Браво! — воскликнул капитан Травьесо. — Браво, мой генерал! Я не силен в стратегии, но даже я понимаю грандиозность замысла. Черт возьми, простите меня, генерал, но я только сейчас начинаю осознавать, чем мы все обязаны вашему военному гению…
Франко, порывисто подойдя к капитану, пристальным взглядом уставился в его лицо, будто желая проникнуть в самые сокровенные мысли этого на вид грубоватого, но мужественного летчика.
Капитан Травьесо смело и преданно смотрел в глаза своего каудильо. И Франко поверил ему. Едва уловимое напряжение на его лице исчезло, уступив место обычной улыбке. Он сказал:
— Надеюсь, летчики моей армии сделают все от них зависящее, чтобы мой план претворился в жизнь… Кстати, капитан, я довольно наслышан о ваше преданности великому делу, которому мы все служим. Вы давно ходите в чине капитана?
— С начала войны.
— Тот, кому это положено, недостаточно заботится о моих летчиках… Ошибка будет исправлена, капитан.
— Благодарю вас, мой генерал, — щелкнул каблуками Травьесо.
Казалось, замысел Франко осуществляется в полной мере.
В десятикилометровом секторе наступления фашисты в первой ударной группе сосредоточили мощный кулак — около пятнадцати тысяч солдат и офицеров, до ста двадцати орудий и до полусотни танков. Республиканцы могли противопоставить этим силам всего лишь восемь батальонов, насчитывающих в общей сложности около трех тысяч бойцов и три артиллерийские батареи.
Уже через три дня ожесточеннейших боев фашисты заняли Боадильо дель Монте. В домах, на улицах, в тавернах завязывались кровопролитные схватки, где основным оружием республиканских солдат были гранаты. Они швыряли их в окна, взрывали в двух-трех метрах от себя в гуще озверевших противников и часто при этом гибли сами.
Сделав из Боадильо дель Монте основную базу для перегруппировки своих сил, франкисты, передохнув, снова начали наступление. Прорвав укрепления, они рвались на Эль Прадо, рассчитывая овладеть им с ходу. Они, конечно, знали: никаких резервов у республиканцев здесь нет, кроме того, на их пути должны были встретиться подразделения анархистов, которые в любую минуту, когда им угрожала опасность, готовы были оголить обороняемый участок фронта и бежать. Знаменитого Буэнавентуры Дурутти, вождя иберийских анархистов, который в ходе войны многое уже понял и очистился от многих заблуждений, — этого человека среди них уже не было: он погиб в бою от пули своих же единомышленников, когда хотел остановить их паническое бегство с передовой линии. И это было известно франкистам.