Красный ветер
Шрифт:
— Проглотил? — громко и не совсем естествен по засмеялся капитан Травьесо, летчик-истребитель со шрамом на лбу. — Давай-ка лучше выпьем еще по бокальчику, Морено. За твою удачу в следующем бою.
А Рамон Франко сказал:
— Ненавидеть одного человека, каким бы негодяем он ни был, слишком мало в этой войне. И слишком мелко. Это ведь не война с абиссинцами или маврами. Мы должны проникнуться глубокой ненавистью к самой идее наших врагов. Должны понять, что на карту поставлено все. Все, слышишь? Или мы, или они!
— Ты до сих пор этого не понял? — зло усмехнулся Морено. — А они — это кто? Они — это и есть такие подонки, как Эмилио! И пока я не вгоню его в землю…
— Вгонишь, — примиряюще заметил капитан Травьесо. Мы поможем тебе. Поможем, Рамон? И пусть тогда душа нашего храброго друга обретет покой.
— К черту! — крикнул, все более распаляясь, Морено. — К черту вашу помощь. Я сам. Вот этими руками. — Он протянул вздрагивающие ладони, с каким-то особым вниманием посмотрел на них и повторил: — Вот этими руками… Я завидую маврам, которые вот так — от уха до уха! Чтобы все чувствовать. Чтобы все ощущать.
Он налил в бокал красного вина и залпом выпил. Потом прошел в угол комнаты и сел в кресло, закрыв лицо руками.
— Его можно понять, — тихо проговорил капитан Травьесо.
И в это время адъютант, приоткрыв дверь, приглушенным, испуганным шепотом доложил:
— Генерал Франко!
— Черт принес! — бросил Рамон.
Однако спор сразу утих, а Морено даже поспешил убрать бутылку с вином.
Франко пошел не торопясь, поднял руку в знак приветствия и устало опустился в кресло, в котором только что сидел. Морено.
И по характеру, и внешне Рамон и Франсиско Франко даже отдаленно не были похожи друг на друга. «Неистовый» Рамон — высокого роста, крепкого телосложения, широк в плечах, с живыми глазами, в которых без труда можно было прочитать все бушевавшие в нем чувства. Франсиско тучен, низок (его называли «Эль пекеньо» — коротышка), со стороны посмотреть — почти бесстрастен, и только в глазах что-то всегда затаенное, готовое вот-вот прорваться наружу, но почти никогда не прорывающееся: «Эль пекеньо» давно уже научился держать, себя в руках и чувства свои прикрывать улыбкой.
Казалось, улыбка не сходит с его лица ни днем ни ночью… Что скрывалось за этой улыбкой, знал, пожалуй, лишь ее обладатель. У нее были десятки оттенков, и в то же время она почти всегда казалась одинаковой, словно Франсиско Франко, позируя перед объективом фотоаппарата, хотел показать всему миру: смотрите, как я постоянен в своих чувствах, как прямо и открыто я взираю на все проявления жизни.
Однако прямо и открыто на жизнь он не смотрел никогда. То затаенное и загадочное, что скрывалось в его улыбке и в его глазах, можно было назвать двумя словами: властолюбие и коварство. Тщательно завуалированное, спрятанное за внешней открытостью чувств интриганство. В этом «Эль пекеньо» был великим мастером.
В тридцать два года он уже стал генералом — самым молодым генералом Испании. Это звание ему присвоили в то время, когда вождь риффов Абд-эль-Керим стал весьма серьезной угрозой для французских и испанских властей в Марокко. Там же Пако познакомился с испанским диктатором Примо де Ривера и генерал-инспектором французской армии в Марокко маршалом Петэном, который в будущем сыграл в жизни Франко немаловажную роль.
В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Абд-эль-Керим был разгромлен, война с риффами прекратилась, и Франко вместе со своей черноволосой красавицей женой Кармен Поло вернулся в Испанию. Молодой галисиец становится частым гостем королевского двора, его принимают с почестями, которым завидуют даже дворяне, с древними фамилиями.
А спустя несколько лет Франсиско Франко — уже начальник штаба республиканской армии. Он окружает себя друзьями-африканцами, у которых на уме только одно: мятеж против Республики. И после того как в феврале тысяча девятьсот тридцать шестого года к власти пришел Народный фронт, заговор готовится усиленными темпами, и главные фигуры в нем — четыре генерала: упрямый и тупой Санхурхо, Годед, Мола и маленький Пако — «Эль пекеньо».
Мятеж должен был возглавить Санхурхо. Однако самолет, в котором он летел из Лиссабона в Испанию, потерпел катастрофу. Даже близкие друзья Франко впоследствии спрашивали друг у друга: «Случайно ли? Не была ли гибель Санхурхо кем-то запланирована?»
А потом вдруг стало известно о неожиданной смерти генерала Годеда в Барселоне, куда он прилетел с Балеарских островов. И опять тот же самый вопрос: «Случайно ли?»
Теперь из четырех генералов, главных заговорщиков, остались двое: Мола и Франсиско Франко. Все ожидали, что своим вождем хунта выберет генерала Молу — именно Мола составлял стратегический план мятежа, именно он был «мозговым центром» всего реакционного движения в Испании. И каково же было удивление и друзей, и недругов Франко, когда они вдруг узнали, что выбор хунты пал на него! Не удивлялся, пожалуй, только сам Мола. И не поразил этот выбор, как впоследствии писал американский журналист и ученый Абель Пленн, ни Пако, ни Серрано Суньера, молодого адвоката, женатого на свояченице Франко, ни Хуана Марча, «пирата Средиземного моря», ни Бенито Муссолини, ни его зятя и министра иностранных дел Италии графа Чиано — все эти люди создали внутри заговора свой особый заговор, преследуя далеко идущую цель: сделать Франко не только вождем мятежа, а впоследствии — и главой государства по типу салазаровской Португалии, но еще более милитаристского и вполне угодного державам фашистской оси.
Таким был генерал Франсиско Франко, на лице которого сейчас словно бы застыла загадочная улыбка, а в глубоко сидящих глазах даже самый тонкий психолог вряд ли мог бы прочесть, о чем в эту минуту думает «Эль пекеньо».
Долгое время никто не произносил ни слова: ждали, что скажет генерал. Может быть, объяснит, каким ветром его занесло на аэродром и что он хочет здесь увидеть?
Наконец Рамон спросил:
— Мы, летчики, плохо разбираемся в стратегии войны — у нас слишком ограниченные цели. А хотелось бы знать, что думает главное командование по поводу, например, того, почему до сих пор по улицам Мадрида ходят не уважаемые люди, а вшивая чернь?
Франко пожал плечами:
— Разве сверху так уж плохо видно?
— Да, плохо, — сдерживая нахлынувшую на него ярость, ответил Рамон. И повторил: — Да, плохо. Мы видим дым, взлетающую к небу землю от сброшенных нами бомб, но никак не можем различить колонны наступающих солдат. Я говорю о наших солдатах. Создается впечатление, будто Мадрид заговорен…
Словно и не слыша своего брата, Франко, взглянув на Морено, спросил:
— Если мне не изменяет память, ваша фамилия Прадос? Я не ошибаюсь?