Красота
Шрифт:
Одной из таких вечных проблем как раз была и остается теперь проблема источника эстетического переживания. И, как уже отмечалось, самые разные мыслители, представители самых различных философских школ и направлении, подавляющее большинство художников, по-разному трактуя и объясняя это обстоятельство, искони стремились увидеть в основе ощущения красоты некое единство, некие гармонические взаимосвязи явлении мира.
3. КРАСОТА И ГАРМОНИЯ
Идея организованного, гармонического единства как идея красоты космоса, противостоящего отрицающему определенность и организованность грозному безначальному хаосу, буквально пронизывает античную философию. Даже Платон и поздние неоплатоники, поставившие под сомнение онтологические и гуманистические принципы античной эстетики, утверждая высшее, творящее начало, ни в коем случае не отказывали последнему в стремлении привести мир к организованному единству. «Все бесформенное, способное по
Средневековая философия постоянно обращается к мысли о божественном происхождении всеобщего единства как основы красоты мира. В ранней средневековой эстетике явственно присутствие античной традиции и пифагорейцев, и Гераклита, и Аристотели, и особенно неоплатоников. «Прекрасное и благое, — читаем мы в «Ареопаглтиках», — является оиять-таки взаимообщением всех во всем соответственно возможностям каждого: их согласованностью и неслиянной дружбой; гармонией всего и всеобщим соединением; неразрывной связью всего сущего; непрерывной сменой поколений; всяким постоянством и подвижностью умов, душ и тел; постоянством во всем и подвижностью [...]»21. «Что же такое прекрасное? — спрашивает Августин. — И что такое красота? Что прельщает и влечет нас к тому, что мы любим? Если бы в любимых нами предметах не было красоты и изящества, то они не могли бы привлекать нас к себе. Я наблюдал и замечал, что в телах есть нечто прекрасное (pulchrum) само в себе, как нечто цельное; и есть нечто пригодное (aptum), привлекательное только потому, что соответствует целому и удачно приспособлено к нему как, например, члены тела по отношению к целому организму, или башмак по отношению к ноге и тому подобное. И это размышление гнездилось в глубине души моей, и я написал книги о прекрасном и пригодном (de pulchro et apto), кажется, две или три»22. Боэций писал в «Наставлениях к арифметике»: «И потому сказано не без причин — все, слагающееся из противоположностей, объединяется и сочетается некоей гармонией. Ибо гармония есть единение многого и согласие разногласного» 23.
До известной степени близкое к античному пониманию гармонии как первоисточника прекрасного можно усмотреть и в эстетических воззрениях писателей эпохи так называемого Каролингского возрождения в VIII — IX веках, и в философских трактатах «парижской Сен-Викторской школы» XII века.
«[...] Ни множество, ни величии не вредят красоте, — писал в «Наставительном поучении» Гуго Сен-Викторский, — и красота не упраздняет пользу, но все сделано так, как если бы сделано было само по себе, дабы, когда ты взглянешь на целое, ты вместе с тем дивился и каждой детали»24. «Музыка есть подразделение звуков и разнообразие голосов. Иначе говоря, музыка или гармония есть согласие многих противоположностей, сведенных к единству»25. Конечно, говоря о средневековой эстетике, нельзя ни на минуту забывать об общих ее теологических принципах, согласно которым «высшей», «истинной», «незримой» красотой остается надчувственная, ирреальная, божественная красота.
Эти принципы нашли яркое выражение в многочисленных сочинениях философов-схоластов. В то же время мысль о единстве и гармонии (конечно, связываемых с религиозными представлениями) не оставляла средневековых философов. Бонавентура, Фома Аквинский и другие в своеобразной теологической форме, где с традиционными для классики космическими мотивами переплетались мотивы нравственные и чисто богословские, то и дело обращались к различным, порой неожиданным реминисценциям античного понимания красоты. Любопытно в этом отношении «эстетическое» оправдание безобразия и зла как необходимого контраста к положительному содержанию прекрасной в целом, гармонической вселенной, предпринятое Бонавентурой. «[...] Подобно тому, как белая картина вместе с черным цветом, положенным на своем месте, прекрасна, так и вселенная вместе со злом; следовательно, зло в этом смысле украшает вселенную [...] Для совершенной красоты вселенной необходимо добро перемежать злом [...]»26.
Хочется обратить внимание и на то не отмеченное исследователями обстоятельство, что в знаменитой главе «О красоте» Ульрих Страсбургский, утверждая бога как «единственный истинный свет», как саму «божественную природу», в доказательство этих непревзойденных качеств, делающих бога «совершенно прекрасным», приводит рассуждение о «дивном согласии», о единстве как о «пределе красоты».
«Ведь так бог во свете живет неприступном, — пишет Ульрих, — и носитель этот не только созвучен, но и совершенно реально тождествен божественной природе, заключая, в себе три лица, приведенные друг с другом в дивное согласие, ибо сын есть образ отца, а дух святой связь между ними обоими.
Он, то есть бог, не только совершенно прекрасен в себе самом как предел красоты, но, кроме того, он есть причина действующая, причина-образец и причина конечная всей созданной красоты» 27.
Единство христианской троицы — святого святых католической религии — здесь преподносится как символ, предтеча и первооснова всякой возможной красоты.
Эстетика Возрождения внесла в представление о гармонии и единстве мира как основе его красоты качественно новые черты. В этом огромную роль сыграла общая гуманистическая направленность эстетических учений. Гармонический человек, преобразующий себя и окружающее, оказавшийся в центре внимания философской мысли, снова, как и в античном мировоззрении, стал мерой вещей, но уже не только и не столько в количественном понимании меры, пропорций и т. д., сколько в смысле соответствия деятельности человека и природы, активной личности и ее места в мироздании. Джордано Бруно писал: «[...] То, что вызывает во мне любовь к телу, есть некоторая духовность, видимая в нем и называемая нами красотой; и состоит она не в больших или меньших размерах, не в определенных цветах и формах, но в некоей гармонии и согласности членов и красок. Это доказывает известное, доступное чувствам, родство тела с духом [...]»28. Пантеистическое одухотворение природы явилось основой понимания гармонии как некоей целесообразности, как качества более определенного и конкретного, нежели простое численное соответствие или математическая пропорция. В то же время вместе с гордостью человека, по-новому осознавшего себя центром мира, впервые наметилось в европейской эстетике концепционное оформление взглядов на красоту как на человеческое, вынесенное во вне, качество. Если средневековье вслед за неоплатониками провозгласило демиургом гармонии творящее божественное начало, то Возрождение, в своем увлечении человеком и всем человеческим, склонно было передать ему те же функции, со своей стороны своеобразно покусившись на классические представления. В то же время эстетика Возрождения, преодолев узкую при всех ее вариантах догматическую формулу средних веков «красота — это гармония к ясность или приятность цвета», обеднившую понимание гармонии как универсального принципа красоты, вернулась на новом этапе к этому античному взгляду.
«Есть [...] нечто, — говорит Альберти, — чем чудесно озаряется весь лик красоты. Это мы назовем гармонией (concinnitas), которая без сомнения есть источник всей прелести и красы. Ведь назначение и цель гармонии — упорядочить части, вообще говоря, различные по природе, неким совершенным соотношением так, чтобы они одна другой соответствовали, создавая красоту [...] И не столько во всем теле в целом или его частях живет гармония, сколько в самой себе и в своей природе, так что я назвал бы ее сопричастницей души и разума. И есть для нее обширнейшее поле, где она может проявиться и расцвести: она охватывает всю жизнь человеческую, пронизывает всю природу вещей. Ибо все, что производит природа, все это соразмеряется законом гармонии. И нет у природы большей заботы, чем та, чтобы произведенное ею было вполне совершенно. Этого никак не достичь без гармонии, ибо без нее распадается высшее согласие частей» 29.
Другой значительный представитель эстетической мысли кватроченто — Марсилио Фичино пишет: «Красота является некоей гармонией, которая рождается, по большей части, от сочетания как можно большего количества частей. По природе своей она трояка. Ведь гармония в душах возникает от сочетания многих добродетелей; в телах гармония рождается из согласия красок и линий; величайшая же гармония в звуках — из согласия множества голосов» 30. Отметим в скобках, что саму природу гармонии Альберти и Фичино понимают весьма по-разному. Однако важно подчеркнуть то обстоятельство, что оба они не мыслят красоты вне некоей гармонии, определенного единства.
Мы уже были свидетелями того, как рассуждениями о единстве подтверждалась особая, высшая красота бога, сконцентрировавшая в троице всю возможную красоту вселенной. Интересно сопоставить с этим суровым средневековым доказательством возрожденчески гуманное рассуждение Пико делла Мирандола, по сути отказывающего богу в какой-либо активной деятельности именно вследствие того, что бог как полное совершенство не имеет никакого отношения ни к любви, ни к красоте. Причем само доказательство снова строится на представлении о красоте как о гармоническом единстве. «[...] Никакая простая вещь (то есть вещь, не представляющая собой некоего единства многих составляющих.— О. Б.) не может быть красивой. А значит и в боге нет красоты, так как красота включает в себя некоторое несовершенство, то есть некоторым образом сотворенную сущность... После него [бога] начинается красота, так как начинается противоречие, без которого не может быть никакого творения, но лишь сам бог. Но этого противоречия и разногласия различных природ недостаточно для создания творения, если в силу должного смещения противоречие не становится единством, а разногласие — согласием, что позволяет определить красоту не иначе, как дружественную вражду и согласное разногласие» 31.
Ульрих Страсбургский, утверждая единство как необходимое условие красоты, полностью абсолютизировал значение бога — средоточия, первоосновы и первопричины подобного единства; Пико, также утверждая единство как условие красоты, напротив, ограничивает значение бога, оставляя ему лишь роль «перводвигателя» в развитии уже чисто человеческого мира любви и красоты. Сопоставление этих двух позиций говорит о многом, свидетельствуя и о неизменности центральной эстетической идеи, варьирующейся и претерпевающей известные превращения на протяжении истории европейского эстетического сознания.