Красота
Шрифт:
Но бывают случаи, когда, казалось бы, уже не объективная дисгармония, но, напротив, собственная гармоничность, внутренняя закономерность тех или иных явлений и процессов способны вызвать непреоборимое ощущение безобразности. Ведь даже нарастание симптомов болезни может с известной точки зрения рассматриваться и как закономерный процесс роста жизнедеятельности микроорганизмов, завладевших своей добычей, а эта жизнедеятельность, взятая в собственной связи безотносительно к разрушениям, которые она производит в чужом организме, может представлять собой вполне гармонический процесс поступательного развития. Однако в данном случае никакие специальные знания предмета, никакая увлеченность его исследованием не способны заставить нормальное человеческое чувство воспринять подобную, гармонию и закономерность как нечто прекрасное, так же как никакая грация и
На первый взгляд может показаться, что мы здесь снова имеем дело с чисто субъективной оборонительной реакцией сознания, атрофирующей всякие эстетические ощущения. Такой вариант, конечно, возможен, но не менее характерен и другой, когда (не исключая прочих реакции) развитое эстетическое чувство в некоторых ситуациях способно зафиксировать отвратительность, безобразность гармоничности, скажем, тех или иных образовании или движений, безобразность закономерности и органичности какого-либо процесса и т. д. Подобное сложное эмоциональное состояние, когда, воспринимая гармоничность чего-либо, мы в то же время ощущаем безобразность объекта восприятия, бывает вызвано, как представляется, тем, что эстетически фиксируя частную гармонию, наше восприятие столь же непосредственно фиксирует дисгармоничность более общего плана. Последнее может произойти тогда, когда то или иное наблюдаемое явление, гармоничное в самом себе, объективно вступает в антагонистическое противоречие с общими процессами гармонического развития, становится угрозой более высоким формам. Когда закономерное развитие частного, активного процесса начинает покушаться на целостность и само существование явлений и процессов, представляющих несравненно более высокие формы гармонии.
В подобном эстетическом «отрицании отрицания» гармонии видится и суть эстетического неприятие всего, что так или иначе отрицает человека — высшее, наиболее гармоническое начало современного мира, — собственная сущность которого заключается во всесторонней духовной и практической гармонизации действительности. В этом особом, именно эстетическом отрицании нет ничего субъективно эгоистического. Ведь эстетическая негативная реакция столь же бескорыстна, что и ощущение красоты. Как последнее субъективно, но бескорыстно утверждает гармонию, так первое субъективно, но бескорыстно отвергает явления и процессы, покушающиеся на гармонию (точнее, воспринимающиеся таковыми), и прежде всего на ее наиболее высокие и сложные формы, воплотившиеся в человеке и его творческой деятельности.
Эстетически отвергая как безобразное все, что воспринимается несовместимым с человеком и его человеческим миром, эстетическое восприятие выступает здесь не в качестве элементарного средства биологического самосохранения вида, борющегося за существование наряду с другими видами живых существ, но как субъективный регулятор вполне объективно достигнутого уровня саморазвития материи в направлении все более сложных и гармонических форм и процессов, высшими из которых являются человек и его творческая созидательная деятельность.
Чернышевский писал, что прекрасно то в природе, «что говорит нам о человеческой, жизни». Тем более человек не может ощущать красивым то, что отрицает человеческую жизнь.
Мы сталкиваемся здесь с методологически интересным случаем, породившим множество досадных недоразумений.
Да, человек не может ощущать как красивые те явления и процессы, которые отрицают человеческое начало и поэтому ни в коей мере не могут стать существенными явлениями развивающейся человеческой сущности. Из этого верного положения подчас делается вывод, что, следовательно, в явлениях, воспринимаемых как красивые, должна объективно присутствовать некая особая человеческая сущность, которая и рождает при созерцании этих явлений ощущение их красоты. Как уже не раз отмечалось, подобные идеи не выдерживают критики — никаких общественных или духовных объективных человеческих сущностей в физических формах и качествах природного порядка, конечно, содержаться не может.
Дело здесь совершенно в другом. Природные явления, не отрицающие человеческую жизнедеятельность, человек рассматривает теоретически и непосредственно образно воспринимает как самую внешнюю, но благоприятную, полезную, необходимую среду человеческого существования. Именно в этом смысле можно говорить о человеческой существенности подобных физических явлений. Последние, во-первых, породили человека как физическое существо, во-вторых, составляют ту необходимую физическую среду, где он может жить, в-третьих, открывают то поле деятельности, которое подвластно его творческим усилиям. В этом, и только в этом смысле образы «человеческой» природы как самого внешнего тела человека образно воспринимаются существенными явлениями человеческой сущности.
«[...] Если движение, воспринимаемое нервами от предметов, представляемых посредством глаз, способствует здоровью, — писал Спиноза, — то предметы, служащие причиной этого движения, называются красивыми. В противном случае они называются безобразными» 30.
В этом несколько прямолинейном положении заложена несомненно справедливая мысль, которую не хотят понять некоторые современные «духовидцы», пытающиеся в естественной, физической природе найти объективные, общественные или идеальные, человеческие качества или свойства. Человек с самого начала и теперь также ощущал и ощущает себя — и лично, и как общественного человека — вполне реальным, вполне материальным физическим существом. Спиритуалистическим существом человек становится исключительно в идеалистической философии. Поэтому, говоря, что в физически противостоящих ему явлениях человек видит отрицание собственной сущности и не может воспринимать ее образно, а в «своих» предметах и в явлениях еще не обработанной природы, подтверждающих его сущность (и в этом смысле существенных для нее), человек видит свой образ, — отнюдь не следует думать, будто в дереве или в солнце он визуально узнает свою духовную или общественную человеческую сущность. Он видит в них лишь физическое, естественное явление, существенное для физической человеческой жизни, для его естественного тела, от которого неотделимы ни человеческий разул, ни воля, ни способность к творчеству.
Следует отметить решающий момент этого рассуждения. Он вовсе не в том, что человек обязательно видит красоту в тех явлениях, которые объективно не отрицают его физической сущности, В таких явлениях он может видеть или не видеть красоту в зависимости от многих обстоятельств. Было бы весьма странным, если бы все, что не грозит нам физическим уничтожением, мы квалифицировали как прекрасное. Решающим здесь, как уже говорилось, является то обстоятельство, что человек не может видеть красоты там, где он чувствует отрицание человеческой жизни. И не может потому, что он непосредственно ощущает в явлениях, противостоящих человеческому существованию, их объективное несоответствие всей тенденции развития мира, в котором общественно-человеческая сущность должна занимать место, которое занимает.
Здесь эстетическое чувство, даже слабо развитое в других отношениях, выступает весьма определенно и бескомпромиссно. Ибо направлено оно уже не на стимулирование дальнейшего творческого процесса самопреобразования материи, но на защиту самого человеческого этапа ее развития.
Перед лицом подобной угрозы объединяют свои усилия не только все «цивилизованные» эмоции, но и самые глубины подсознания, эстетически отвергая подчас даже то, что сегодня уже «усмирено» эволюцией, что лишь когда-то было, а может быть, ( кто знает?) потенциально все еще остается безжалостным, слепым врагом разумного человеческого начала.
Во всяком случае, эстетическое ощущение трубит здесь тревожный сигнал опасности...
И тем не менее иногда даже в момент крайней физической угрозы смелый и решительный человек не может не ощутить подлинно эстетического волнения.
Все, все, что гибелью грозит. Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.