Краткая История Тьмы
Шрифт:
Совсем в стороне. Минуты тянулись медленно, но, аккуратно посмотрев на часы, Зимин с удивлением отметил, что на самом деле прошло уже два часа, и даже с лишним.
Солнце поднялось и пекло все сильнее. Зимин подумал, что очень зря он не захватил рубашки с длинными рукавами, потому что руки стали обгорать, и это было неприятно, приходилось то и дело демаскирующе пошевеливаться.
Так минул еще час, и Зимин, чувствуя, как кожа на руках начинает покрываться волдырями, решил уже подняться… Но увидел спину.
Кажется, это был парень из за линии, Зимин не был с ним хорошо знаком,
Зимин почувствовал палец на курке. Курок он еще с вечера обмотал тряпичным лейкопластырем, чтобы палец не скользил, и теперь он действительно не скользил. Зимин начал нажимать, проволока курка была эластичной и спускала поршень не сразу, а с оттягом. Зимин надавил на курок… и тут же отпустил. Он вдруг подумал, что не может выстрелить человеку в спину. Ну, пусть не в спину, пусть в бок, но это все равно, все равно что в спину. Без предупреждения то есть.
Зимин хотел его уже окликнуть, но пацан вдруг пополз быстрее, и Зимин растерялся. Он почему то сильно вспотел и почувствовал, как у него трясутся руки. И страшно еще. Страшно пульнуть вот так, в человека.
Он так и не выстрелил. Парень скрылся в горохе, Зимин закрыл глаза. Он чувствовал себя редкостным идиотом, такой шанс представился, а он растерялся…
Зимин скрипнул зубами и сказал, что если перед ним еще кто нибудь вот так поползет, то он его непременно пристрелит.
Засада продолжалась. Зимин просидел еще почти час и за этот час услышал, что убили еще троих. Солнце продолжало жарить, голову напекло, но кепку он взять не догадался, и теперь приходилось терпеть. Он думал о том, что такую же выжидательную тактику могли использовать и его противники, не он один такой умный, опытные бойцы наверняка тоже так поступают.
Шорох. Прямо перед ним. Метрах в десяти.
Зимин понял, что ждать он больше не может. Он вытер со лба пот и поднялся. В глазах немного потемнело, а затем он увидел его.
Он стоял боком, вглядываясь в зелень, вслушиваясь в ветер.
Это был… Он вдруг понял, что забыл, как зовут мальчишку, стоящего перед ним. Враг. Только враг, Зимин чувствовал это и хотел его убить.
Враг не замечал его, и у Зимина было несколько секунд на то, чтобы прицелиться. Парень попал в проволочное перекрестье, Зимин совместил его с красной мушкой, надавил на курок.
Выстрела не последовало — курок слишком долго пробыл во взведенном состоянии и успел пристыть. Зимин давил, но стальная проволока пружинила под пальцем. Зимин едва не закричал.
Потому что мальчишка заметил краем глаза движение и начал поворачиваться.
Зимин всхлипнул. Он оттянул поршень, плюнул на проволоку, вернул железку обратно. Нажал на курок уже не целясь. Воздушка выстрелила.
Горошина с визжащим звуком ушла в сторону неприятеля.
Он даже не дернулся.
Промах.
Зимин понял, что он промазал, и стал перезаряжаться дрожащими руками, поршень выскальзывал из пальцев, горох просыпался…
Враг приближался.
Уверенным шагом, подняв оружие.
Зимин не успевал.
Враг остановился в десяти метрах, прицелился, выстрелил.
Зимин услышал звук жужжащего шмеля. Горошина ударила его в лоб.
В голове взорвалась синева, Зимин закрыл глаза и опустился на землю. Он услышал радостный вопль «Убит!!!», услышал, как враг подошел к нему, потрепал по плечу и спросил «Живой?», услышал собственный голос «Да», увидел солнце, которое стало светить тусклее.
На лбу образовывалась небольшая шишка, Зимин потрогал ее пальцами и обнаружил на них кровь — видимо, горошина сорвала кожу. В ушах Зимин слышал собственное сердце, которое билось отчего то медленно и ровно.
Холодно почему то.
Зимин сидел.
Он не видел никого, война ушла к реке, победители и побежденные отправились купаться, обтрясать вдоль берега дикие японские яблоки, раскапывать на перекате чертовы пальцы, древние раковины и круглые чугунные пули, оставшиеся со времен пугачевского возмущения.
Зимин чувствовал странное. Он слышал голоса у реки, но почему то не ощущал никакого желания к этой реке спуститься. Что то постороннее было в этих голосах, чужое, он никак не мог понять что. Он несколько раз собирался отправиться в сторону воды, но, сделав несколько шагов, останавливался. К реке не хотелось.
Решительно что то изменилось. Погода стала портиться. Нет, солнце продолжало светить, и даже припекать, и по вискам тек пот, однако во всем этом появилось нечто постороннее, июльский полдень обрел некоторое неуловимое дополнительное качество.
Кудрявые облака стали кусками ваты, пришпиленными к небосводу ржавыми булавками. Горох сгнил и пророс ржавыми пятнами, овес покрылся плесенью и спорыньей, деревья на противоположном конце поля уронили листья, и вместо июля явилась глубокая осень.
Это длилось недолго, несколько секунд, но в эти несколько секунд Зимин услышал, как замедлилась кровь и окончательно остыл день, и крики, доносившиеся с реки, окончательно затихли в воздухе, как в войлоке.
Зимин вдруг почувствовал себя глупо. Он увидел свои ноги, обутые в китайские кроссовки сорок первого размера, ноги здоровенного лба, отправившегося в поле играть в войну. Он увидел у себя в руках самодельное духовое ружье, на которое пошли два насоса, три мотка изоленты, стальная проволока, которую пришлось снять с велобагажника. И две велосипедные камеры, и медная трубка. Оружие, которое еще вчера казалось ему грозным и серьезным, внезапно утратило в глазах Зимина всякую ценность, он увидел, что это всего лишь детская игрушка, не более.
Зимин размахнулся и забросил воздушку в овес. А затем отправил туда еще и патроны.
Он сел в горох. Стал срывать и есть, чистить молодые стручки от шкурки и жевать, сладкие и вкусные. Он ел горох долго, пока не почувствовал, что больше не может, тогда он лег на бок и стал лежать.
Зимин старался понять — что произошло? Кажется, ничего необычного. Игра, горошина в лоб, поражение, шишка… Но Зимин отчего то чувствовал, что в этом поражении есть еще кое что. Лоб не переставал болеть, и это тоже беспокоило, Зимину казалось, что на лбу у него образовалась печать, и печать эту снять не получалось, хотя Зимин и тер лоб слюнями.