Край обетованный
Шрифт:
Это началось еще в детстве. Помню, я часто прятался в платяном шкафу. Не хотел попадаться на глаза родителям; даже в своей комнате мне было неуютно. Детям всегда кажется, что родители им мешают, лезут не в свое дело. Единственное место, где можно было укрыться и обрести покой, – это шкаф. Странноватая привычка? Возможно. Но в шкафу, в полной темноте, возникало ощущение, будто все мои чувства обостряются до предела. Во мраке я оставался наедине с самим собой. Так что в некотором роде я еще маленьким полюбил сеансы уединения, «аумовскую» отстраненность от мира.
Мне нравилось засыпать, накрывшись одеялом с головой. Так я как бы погружался в другой мир, переходил в пограничное состояние между явью и сном. Мог свободно путешествовать, куда захочу. Под одеялом я строил собственный духовный мир, где находилось место лишь для меня одного. И с этим ничего нельзя было поделать.
В школе, в средних классах, я любил прогрессивный рок. Например, пинкфлойдовскую «Стену». Хотя лучше такую музыку не слушать (смеется). Пессимизма в ней многовато. О таком человеке как Гурджиев 94 я узнал благодаря «Кинг Кримсон». Их гитарист Роберт Фрипп был последователем Гурджиева. После того как он им увлекся, его музыка круто изменилась. И я думаю, что эта музыка сильно повлияла на мои взгляды на жизнь.
94
Георгий Иванович Гурджиев (1877-1949) – русский мистик и духовный учитель.
Школа высшей ступени 95 , где я учился, находилась в Татикава. Я там много занимался спортом – играл в баскетбол и бадминтон. На тренировках приходилось нелегко.
В университете я пришел к тому, что надо провести черту между моей жизнью и обществом. Я ведь из тех, кого называют «людьми моратория» 96 . Наше поколение росло в период, когда Япония богатела, становилась преуспевающей страной, и мы смотрели на окружающую действительность именно под таким углом. Я никак не мог привыкнуть к «обществу взрослых» вокруг меня. Оно представлялось мне уродливым искривленным пространством. Неужели нельзя жить по-другому, иначе смотреть на мир? Занятия в университете оставляли достаточно свободного времени, и я тратил его, давая волю фантазии и рисуя в голове разные образы.
95
Завершающий трехлетний этап японской системы школьного образования, предшествующий поступлению в высшие учебные заведения.
96
Термин введен в оборот в Японии известным психиатром и психологом Кэйго Оконоги (1930-2003), анализировавшим, в частности, в своих работах теорию последователя 3. Фрейда Эрика Эриксона о развитии личности. Одним из этапов этого процесса, по Эриксону, является «психосоциальный мораторий» – кризисный период между юностью и взрослостью, который при определенных условиях может принимать затяжной характер.
С молодыми часто бывает такое. Чего только себе не вообразишь! Однако столкнувшись с реальной жизнью, сразу видишь, что мало на что способен. Меня это страшно бесило.
Куда только я не совал нос, чтобы избавиться от раздражительности, воспрянуть духом. Думал таким образом обрести жизненные силы. Людям приходится много страдать в жизни, в реальном мире полно противоречий, и это вызывало у меня много вопросов. Чтобы уйти от них, я придумал свое, идеальное общество. Это-то и позволило религиозной организации зацепить меня на крючок – ведь их лозунгом была похожая утопия.
Когда речь заходит об «Аум», тут же начинаются разговоры о разладе в семье, об отсутствии взаимопонимания между родителями и детьми. Но проблема не так проста. Конечно, жизненные неурядицы и семейные дрязги – одна из причин, почему люди шли в «Аум». Однако, как мне кажется, еще важнее апокалипсическое предчувствие того, что мир зашел слишком далеко, с которым живет каждый из нас. И если принять во внимание, что у всех нас – у всего человечества, у всех японцев – такое ощущение, становится понятно, что причины, почему «Аум» привлекала столько людей, не могут крыться в такой ерунде, как семейные склоки.
Погодите, погодите. Вы действительно думаете, что все японцы живут в ожидании конца света?
Все или не все – сказать не могу. Но не кажется ли вам, что в душе каждого человека сидит страх перед тем подсознательным и невидимым, что таит в себе конец света? Поэтому, говоря, что все японцы страшатся Апокалипсиса, я имею в виду, что есть люди, которые уже откинули завесу мрака и заглянули за нее, и те, кому это еще только предстоит сделать. Разница между ними только в этом. Разве не так? От того, что скрывается за этим занавесом, кто угодно опешит или придет в ужас перед ближайшим будущим. Общество – основа жизни людей, они тревожатся за то, что будет с ними через какое-то время. Вроде подъема на вершину – чем богаче становится страна, тем сильнее это чувство. Темная тень все разрастается и разрастается. Вот что я думаю.
Мне кажется, вместо «конец света», здесь больше подходит слово «упадок» или «коллапс».
Может быть. Но надо помнить, что когда я учился в школе, очень большую популярность приобрели пророчества Нострадамуса, и ощущение близящегося конца, благодаря масс-медиа, глубоко во мне засело. И не только во мне. Вовсе не хочу, чтобы на наше поколение смотрели как на примитивных простаков, но мне кажется, в то время всем японцам привили мысль о том, что в 1999 году наступит конец света. Я рассчитал: «В 99-м мне будет тридцать два. Взрослый человек. Вот уж повезло так повезло». Вот какой мрак уже тогда был у меня в голове.
«Аумовские» послушники – это люди, внутренне смирившиеся с тем, что грядет скорый конец. Приняв послушание, они отказывались от всего мирского, от самих себя. Иными словами, в «Аум» собирались только те, кто принял идею конца. В людях, у которых еще остаются какие-то надежды на будущее, живет привязанность к этому миру. Она не дает полностью порвать с тем, что дорого человеку, чем он живет. Переход в послушники – как прыжок с обрыва. Такой полет – своего рода удовольствие. Испытавшие его что-то теряют, но одновременно и что-то приобретают взамен.
Поэтому идея конца является одной из осей, вокруг которых строилась деятельность «Аум Синрикё». Людей заманивали в послушники ссылками на приближающийся Армагеддон, агитировали жертвовать «Аум» все имущество. Это стало источником дохода секты.
Но кроме «Аум» существует множество других сект, сделавших апокалипсические идеи товаром. «Свидетели Иеговы», например, или «Ветвь Давидова» 97 . Что отличает от них «Аум»?
Как говорил Роберт Лифтон 98 , хотя идею Апокалипсиса исповедуют многие религиозные культы, «Аум» – единственная секта, которая взывала к концу света и прокладывала к нему путь. Вот в чем дело. Это очень важно.
97
«Ветвь Давидова» – религиозная группа апокалиптического толка, отколовшаяся в 1950-х годах от секты бывших адвентистов Седьмого дня «Пастырский посох». Стала печально известна в апреле 1993 г. после осады их центра «Маунт-Кармел» под Уэйко, штат Техас, агентами ФБР и Бюро по контролю за соблюдением законов об алкогольных напитках, табачных изделиях, огнестрельном оружии, в ходе которой погибло 82 члена секты, включая ее самозваного руководителя Дэвида Кореша (Вернона Уэйна Хауэлла, 1959-1993).
98
Роберт Джей Лифтон – американский психиатр, автор вышедшей в 1999 г. в США книги «Разрушить мир во имя его спасения: "Аум Синрикё", апокалипсическое насилие и новый глобальный терроризм».
Мне до сих пор непонятны некоторые вещи, касающиеся «Аум». Я имею в виду необыкновенную энергию секты и направление, в котором она двигалась. Откуда взялась ее невероятная жизнеспособность, за счет чего удалось привлечь так много людей, меня в том числе?
В студенческие годы меня не раз пытались обработать люди из разных новоявленных сект. Я ходил на их собрания, бывал в молитвенных домах. Но с точки зрения серьезности подхода к вопросу, куда движется мир, формулирования религиозного мировоззрения, горячего стремления отыскать соответствующий ему жизненный путь и, наконец, неукоснительного следования этим путем с «Аум» не могла сравниться ни одна из них. «Аум» был на голову выше всех. Их решимость добиваться того, что они проповедовали, ошеломила меня. «Аумовские» духовные практики были по-настоящему тяжелыми. Совсем не то, что в других сектах – идеалистических, заигрывающих с верующими, смиренно покорных. В религиозном посыле «Аум» – измени свое тело, а с ним и весь мир – чувствовалось что-то очень настоящее, мощное. И я подумал: если вообще существует какой-то шанс на спасение, все должно начинаться как раз с этого.