Край забытых богов
Шрифт:
Молния разрезает небо. Так близко и страшно, словно она целилась прямо в меня. Но нет, ударяет где-то впереди, за деревьями. И почти сразу оглушает чудовищный гром. Близко. Слишком. Не то, чтобы я боялась грозы (вот еще грозы мне осталось бояться!), но основы безопасности мне в голову вбивали. С берега надо уходить. Молния бьет в воду, молния бьет в берег, и в высокие деревья молния тоже бьет. Особенно любит дубы и сосны. А не любит… кого ж она там не любит, я с ним дружить пойду…
Решительно двигаюсь вглубь леса, высматривая кусты погуще. Первый десяток шагов дался легко, и я даже успела подумать, что нет у меня больше никакой «водной зависимости». А потом в глазах как-то потемнело, ноги подкосились. Упала. На колени, рукой
Удается сделать еще три шага. Затем — ярчайшая вспышка перед глазами, оглушающий грохот, дрожь земли и боль — в самом сердце. Завораживающе медленно и абсолютно беззвучно падает огромное дерево. И даже странно, что не на меня, рядом. Его выворачиваемые из земли корни рвутся, словно тросы, и тоже беззвучно. И разлетаются куски обугленной, содранной ударом коры, и комья земли, растревоженной рвущимися корнями. И я еще ощущаю пару болезненных ударов. И отключаюсь.
Дождь шумит. Барабанят над головой капли, ударяя по толстой крыше, чуть дальше монотонно шепчет листва, выгибаясь под водными струями. Воздух полон свежести и влаги. Крыша? Крыша — это хорошо, значит, люди все-таки нашлись. Улыбаюсь, не открывая глаз. Вот только дырявая какая-то крыша, на плечо льет и льет. Пытаюсь немного сместиться, утыкаюсь лбом в какие-то ветки и открываю глаза.
Нет, не крыша. Всего лишь корни поваленного молнией дуба. Не помню, когда я под них заползла, но от дождя и ветра они спасали. Не сильно, конечно, но едва ли мне удалось бы найти что-то лучшее даже с ясной головой.
А сейчас… голова не болела. А если не шевелиться, так и вообще — хорошо. Сжавшись в комочек, прижавшись к самому нутру поваленного грозой дерева, смотрю, как стекает вода по стенкам образовавшейся ямы, как бежит она по оголившимся корням, очищая их от налипшей земли. Вон и камешек, застрявший в густом плетении древних корней, отмылся до белизны под этим ливнем.
Яркое пятно, мелькнувшее в вышине, заставляет вздрогнуть и поднять глаза. Вампирская машина глубокого малинового цвета медленно скользит над верхушками деревьев. Вернулся. Кто бы сомневался. Проветрился, взял себя в руки и вернулся. Вот только я возвращаться не собиралась. Сильнее сжалась в своем убежище, радуясь, что на мне нет ярких вещей. И его личных вещей тоже нет. Никаких вампирских заколочек. Что еще, кровь? «Твоя кровь во мне, моя кровь в тебе»… Он, вроде, говорил, что она растворяется. Несколько дней — и бесследно. Несколько дней у меня было. После храма он меня не пил, здоровье не позволяло… Оставалось последнее: помнит ли он, где именно меня оставил? И если нет, если, поддавшись эмоциям, он улетел, не оглянувшись, то район поисков значительно расширялся, а мои шансы росли.
Я не вернусь. И не найдусь. Никакого «Анхен, спаси меня». Спасусь сама. Без него. От него. Это не любовь, это плен. А я не хочу больше. Я устала.
Машина скрылась за горизонтом. Вот и прекрасно. Пусть летит. А я человек, я и пешком дойду. До других людей. До людей, похожих на меня. Не подчиняющихся воле «мудрых вампиров». Он мне не пара. А я ему. А влечение — это еще не любовь.
Капли катятся по коре, по листве, по корням. По щекам тоже, но это дождь. Протягиваю руку, освобождаю белеющий среди корней камень. И уже на ощупь понимаю, что это не камень. Слишком легкий, с очень вытянутым заостренным концом, торчащим, словно карандаш из округлого основания. В длину сантиметров 5, может 7. Кость? Чья? И форма какая-то… неправильная. Кручу находку в руках, оттираю налипшие кусочки земли. Действительно, кость. Вернее — вырезанная из кости фигурка. Вот этот острый вытянутый конец — птичья головка с треугольным клювом и длинная шея, переходящая в массивное, чуть продолговатое тельце, по его сторонам — округлые, весьма условные крылышки, распахнутые в полете. А внизу… хвостик? Или это сложенные вместе лапки? Забившаяся грязь не дает рассмотреть. Старательно оттираю, потом выковыриваю. Это петелька. В нижней части моей находки просверлена аккуратная круглая дырочка.
И это дырочка, петелька, в которую можно продеть шнурок и куда-то эту птичку повесить… привязать… пришить, окончательно убеждает меня, что мне не показалось, что эта вещь рукотворна. Это не игра природы. Это вырезали… сделали… Вот это множество полукруглых черточек на спине — они явно изображают перья, это не случайные царапины, слишком правильными рядами нанесены. А вот, на головке — глаза, а вот эта черта отделяет клюв.
Я нашла! Это явно сделали люди! Он мне сам сказал, вампиров здесь нет, да и зачем бы им — слишком уж грубая, примитивная работа, а они ж у нас — эстеты, ценители. Ну их в бездну! Это явно кто-то здесь потерял… бросил… Значит, люди где-то недалеко, они здесь бывают, проходят… И я их скоро найду… И это неправда, что они дикари… Вон какая красивая вещь. Летящая птичка. Наверное, лебедь. Или гусь. Кто-то водоплавающий. Совсем, как я…
Те же, кто это сделал… кто способен оценить красоту летящей птицы… и повторить ее в маленьком кусочке кости… художники и мечтатели, ценящие свободу — ведь птица свободна, для нее нет преград, нет границ… нет, они не станут в меня стрелять…
Сжала птичку в кулаке, прижала руки к груди. Дождь все шел, он и не думал прекращаться, я насквозь промокла и продрогла, но впервые за несколько дней улыбалась. Я почти пришла. Моя жизнь больше не будет зависеть от воли одного единственного вампира. Я больше не буду жить из милости, лишь потому, что он мне это позволил, что решил, что любит меня не настолько сильно, чтобы выпить, а настолько сильно, чтоб не допить. Я больше не буду думать о тех, кто умер вместо меня, кто каждый день умирает вместо меня, потому что надо же ему чем-то питаться.
Я так долго сидела неподвижно, что уснула. И снился мне Анхен. Он обнимал меня, гладил по волосам. А я целовала его лицо, и обещала, что больше никогда-никогда его не покину. И называла его Нэри. В том сне, я помню, я называла его Нэри. Снова и снова. А он улыбался.
А пробуждение было холодным. И мокрым. Зато дождь уже кончился. И солнышко светит. А я сижу в воде по щиколотку. Надо выбираться. С трудом, но получается. После дождя все скользкое, ноги затекли, руки онемели. Гипс этот еще. Ведь наверняка ж все давно срослось, можно снять и не мучатся.
Вот только как его снять? Колотить об дерево, пока руку обратно не повредишь? А может, и не срослось еще до конца. Это мы так прикидывали, что должно срастаться быстрее, чем у обычного человека. А насколько быстрее? И потом, с этой моей болезнью, когда из меня словно все силы выпотрошили, может, там и регенерация моя накрылась… Единственно — не болит. Хоть что-то у меня не болит. Чешется вот только, и чем дальше, тем сильнее. Ну, это просто от гипса, потому как — не залезть и не почесать.
Ладно, надеюсь, дикари не настолько дикие, гипс мне снять смогут. Осталось до них добраться. Куда вот только? Немного постояла, опираясь на поваленное дерево, пытаясь сообразить, где у нас река. Вроде недалеко должна быть, я совсем немного от нее отошла. Не вижу. А главное — не чувствую. Все прошлые дни меня к воде тянуло со страшной силой, а сейчас — не чувствую я воду. Может, потому что лес насквозь промок от дождя, и влага везде? Присела на поваленное дерево, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями. Откуда я шла? И где было солнце? Так, стоп, а оно вообще было? Нет, были облака. А дерево? Когда я шла от реки, оно падало чуть наискось, не к реке, но… в голове опять все мутится, в глазах темнеет. Холодно.