Кража по высшему разряду
Шрифт:
И вдруг возлюбленный исчез. Пропал, растворился, словно был лишь плодом ее воображения, а не болтливым студиозусом из плоти и крови. Перестал звонить накануне того самого дня, когда все должно было окончательно решиться. А Инна уже любила его до гроба и всерьез собиралась когда-нибудь умереть с ним в один день. Новые обстоятельства так ошеломили ее, что она окончательно растерялась перед жизнью, не представляя себе, что же делать дальше. А тут как раз летние каникулы. Вот Инка и рванула в горы с веселой студенческой компанией, чтобы перешибить тоску новыми впечатлениями и трудностями походной жизни.
С гор она спустилась повзрослевшей и притихшей — словом, какой-то другой. Первым делом Инна отрезала длинную косу и перекрасила волосы в ярко-рыжий цвет. Прежняя Инночка с детской улыбкой
Конечно, с Ромкой она не собиралась жить долго, счастливо и умереть в один день, однако такого резкого охлаждения от недавнего любовника Инна, признаться, не ожидала. Приятнее было бы, если бы вспыхнувшая страсть угасла постепенно. Но Амур, этот жестокий карапуз-насмешник, вытащил из груди расчетливого любовника свою стрелу слишком поспешно, зато в ее сердце оставил заржавевший кончик. И теперь свежая рана жестоко саднила.
«Ну почему у меня с мужчинами всегда все заканчивается вот так?» — опять с досадой подумала она, ковыляя вдоль Фонтанки.
Инна внезапно вспомнила еще один свой неудачный роман. Тогда в ее сердце Амур засадил стрелу размером с хорошее копье. А виной вспыхнувшей страсти стал отнюдь не Аполлон, а обыкновенный богемный пьянчужка. Муж Машки — Макар — с ним когда-то, сто лет назад, в институте учился. Художника звали Лелик, и он долго и нудно одолевал Инну своими ухаживаниями. Ухажер понимал, разумеется, что герой не ее романа. Однако сдаваться не собирался. Не однажды и не дважды делал дипломатичные заходы, подкатывал к Инне на вечеринках у Машки с Макаром, пытался проводить домой, звонил по ночам. В конце концов годы дружбы, ухаживаний, комплиментов, упреков и домогательств плюс Иннина потребность однажды заглушить одиночество и душевную боль сделали свое дело. И неожиданно для себя, впрочем, и для него тоже, она наконец ответила на настойчивые ухаживания. Так у Инны в доме появился Лелик. Он кормил ее обедами, прибивал полки, утешал и развлекал, порой смахивая на домашнего любимца — преданного, ревнивого, забавного кота Мурзика. Инна даже завела для него тапочки и полотенце. И вопреки голосу разума, как обычно, строила далекоидущие планы. Например, как они будут делить имущество в случае развода и кто за кем будет ухаживать в старости.
Но пухлый шалун Амур снова подложил Инке большую розовую свинью. Однажды Лелик, этот эстет и сноб, привел на юбилей Машки, Инниной лучшей подруги, огромную золотозубую тетку в ярко-красном платье с люрексом. Оказалось, Анджела — его дальняя родственница из Краснодара. Дама, как вскоре выяснилось, давно положила глаз на двухкомнатную московскую квартиру Лелика (к слову, дважды вдовца) и вселилась туда вначале на правах экономки, а потом и законной супруги. А богемный мерзавец морочил Инке голову, не желая терять подругу для ироничных субботних бесед. А также, видимо, решив подобным жестоким образом расквитаться с ней за многолетний унизительный «отлуп». В ресторане Инна наконец-то узнала, почему он являлся и звонил исключительно по субботам. В субботу его третья супруга работала поваром в ресторане и до глубокой ночи пахала у плиты. Вот так-то! В сорок лет тоже можно оказаться в положении соблазненной и покинутой. Короче, «до обрученья ты не целуй его!».
— Инна Павловна, да что с вами? — раздался у нее над ухом знакомый голос. — Неужели вы все-таки ухитрились сломать ногу, неловкая вы женщина? Признайтесь, куда на сей раз запрыгивали? Уж не на поребрик ли?
— Куда-куда? — не поняла Инна.
— Так в Питере бордюр называют, — пояснил Владимир Ильич.
— Да никуда я не прыгала, — проворчала Инна, — вот только каблук сломала. И так тошно, а тут вы еще со своими вопросами… — буркнула она не очень-то вежливо.
Настроение, и прежде отвратительное, окончательно испортилось. Ну вот, опять этот тип из купе! Как некстати… Даже пожалеть себя всласть не получилось. Ну, ему-то она не позволит себя жалеть. В конце концов, она не истеричка, чтобы без конца реветь. Слезы Инны высохли и растворились в питерском мокром тумане, словно через какой-то таинственный портал она шагнула из цветного сна прямо в суровую реальность.
— Опять вы? Вновь будете говорить, что осматривали памятники архитектуры? Или все-таки направлялись
— Ну, конечно, помню: Репин! — обрадовался знакомый и хитро подмигнул Инне. — Впрочем, мадам, для Бэтмана это не имеет значения. Пускай книжные черви книжки читают. Моя специальность — помогать симпатичным и вечно падающим, но не падшим женщинам.
Владимир, широко растопырив руки, гордо застыл посреди тротуара, перекрыв собой путь прохожим.
— Я Бэтмен! — самодовольно объявил он, широко взмахнув «крыльями».
— Эй, мужчина, выпил лишку — и ступай себе спать. Не хулигань на улице. Давай шагай, не мешай уже движению! — грубо толкнула его дородная тетка с огромной спортивной сумкой через плечо.
— Сударыня, вы, похоже, коренная петербурженка? — вежливо поинтересовался Владимир. — Лишь они еще заботятся о бытовой культуре своего изысканного города.
— Мужик, ты давай иди себе, куда шел, не умничай, — рявкнула тетка и рванула рысью к вокзалу.
«Бэтман» состроил ей вслед свирепую рожу, подхватил Инну под руку и, бережно поддерживая под локоток, потащил в сторону Невского. Она неуклюже ковыляла, болтаясь у него где-то в районе подмышки.
— Должен признать: впервые чувствую себя неплохо под дамским каблуком, — внезапно объявил Владимир Ильич. — Я бы с удовольствием проводил вас до места, Инна Павловна, и сдал с рук на руки вашей легкомысленной родне. Однако, как это вам ни покажется странным, у меня в этом городе тоже есть дела. Короче, что будем делать, хромоножка?
— Помогите доковылять до ближайшей обувной мастерской, — жалобно попросила Инна. — А точнее, до угла. И тогда идите с богом.
— А можно вопрос? — лукаво спросил попутчик, и голос его слегка дрогнул.
— Да. И сразу ответ. — Инна постаралась придать взгляду суровость. — Сегодня вечером я занята. Все? Вы довольны?
— Вообще-то я хотел спросить о другом. Что вы делали сегодня в театре? Там, кажется, нынче выходной? И почему вы так сильно полюбили оперу в последние дни? Ну, если вам так хочется, могу в нагрузку спросить и про нынешний вечер… Желание дамы — закон.
— В театре я встречалась с любовником, — честно призналась Инна каким-то незнакомым тусклым голосом, опустив очи долу.
— Несмешно, — пожал плечами Володя и, усадив ее на стул в мастерской, исчез за дверью.
РУССКИЙ НЕМЕЦ
Предки Карла Ивановича Шмидта были русскими немцами, так сказать, первого призыва — прибыли покорять Россию еще при матушке Екатерине. Это был «немецкий» век на Руси (в отличие от следующего, «французского»), и европейские иммигранты — с их чуждой верой и обычаями, однако говорившие на языке, понятном в то время всем образованным людям, — ощущали себя в северной христианской стране, которой правила их неистовая землячка, вполне вольготно. За два века они изрядно обрусели, и все же внутренняя собранность и аккуратность сохранялись в крови всех последующих поколений в довольно высокой концентрации. К несчастью, новый самодержец России, родившийся полтора столетия спустя на Кавказе, как раз больше всего на свете зова крови и боялся. Даже сильнее классовой солидарности и дружбы юных лет. По его родной Грузии, да и по семьям его родственников тридцатые годы прошлись, как известно, не меньше, чем по другим землям и людям. Никто в СССР особенно не удивился, когда в самые первые месяцы войны из больших городов Центральной России и из Поволжья стали высылать в далекий Казахстан и Сибирь людей с русскими именами и немецкими фамилиями. Ученые, преподаватели, музыканты ехали из Москвы и Ленинграда в глушь, в никуда, возможно, на скорую погибель. Дьявольская логика «дядюшки Джо» была предельно простой: немец рвется к Москве, возможно, там его с нетерпением ждут тайные союзники. Кто? Ну конечно, такие же немцы. Значит, надо сделать так, чтобы никто из них не остался в столице. Вообще. А заодно и в Ленинграде, и в Центральной России.