Кража по высшему разряду

Стожкова Нина

— Парочку трупов? — оживилась Инна и почувствовала, как бойкая репортерша забарабанила внутри нее от радости пальчиками, словно набивала криминальную хронику на ноутбуке.

— Это бы еще ладно. Боюсь, речь идет о ценностях куда более серьезных, чем самая дорогая картина. Говоришь, бабулька не так проста, как хочет казаться? Думаю, у старушенции осталось в семейном архиве немало разоблачительных материалов. В том числе и компромат на влиятельных людей Питера, которые частенько бывали гостями телеканала Покровского, и на крупных чиновников из Москвы. На канале крутились такие огромные деньги… А материалы к документальным фильмам Покровского? Многое наверняка не попало

на экран. Уверена, есть люди, которых все это чрезвычайно интересует. Кстати, ты никогда не задумывалась, зачем ей потребовалась Инна Морозова? И с какого перепуга она так охотно, второй раз подряд, принимает тебя — человека совсем другого круга и уровня доходов — у себя в доме, в интимной, можно сказать, атмосфере.

— Я же говорила: для написания мемуаров.

— Подозреваю, причина не только в этом. Вернее, совсем не в этом. Полина Андреевна, регулярно и подолгу общаясь с коллегами сына, работавшими на телевидении, убедилась: журналисты — публика весьма болтливая. Я бы даже сказала — профессионально болтливая. Возможно, она решила слить через тебя в прессу и в Интернет определенного сорта информацию.

— Какую? Кому?

— Думаю, скоро сама поймешь. Ну, к примеру, легенду о том, что она покровительница муз и солидная женщина с дворянскими корнями. Или история о ее убиенном сыне? Наверное, старушке надо, чтобы эта семейная тайна достигла нужных ушей. Ты знаешь, пиар-акция в наше время дорого стоит. А тут вся цена нужной рекламы — чай с тортом.

Изольда утомилась от собственного пылкого красноречия и решила, что пора заканчивать бесполезный спор:

— В общем, договорились: ты бросаешь дурацкую затею с похищением картины к чертовой матери, и мы отлично проводим остаток моего отпуска в Питере.

— Ни за что! — буркнула Инна. — Я уже и с Ромкой договорилась. Он вовсе не такой трусливый фанфарон, каким показался вначале.

— Да плюнь ты, Инка, на этого общипанного театрального Казанову! Он никогда не бросит свою терпеливую бухгалтершу — даже ради такой неординарной и яркой женщины, как ты, — возмутилась Изольда. — Ладно, ладно, молчу! Понимаю, ты, к несчастью, влюбилась всерьез. Ничего умнее, конечно, в сорок лет не могла придумать! Точно так же можно влюбиться в какого-нибудь совершенно недоступного персонажа, например в актера типа Збруева. Слушай меня! Тебе необходимо отвлечься от нашего обаятельного бабника, пока окончательно крышу не снесло. Пожалуй, надо от греха подальше на денек увезти тебя из Питера. Мозги проветрить. Ну да, отличная мысль. Готовься, завтра с утра едем в дачный поселок под Гатчиной.

— Зачем? — опешила Инна.

— А затем, что Василий Петрович уже поставил тесто для своих знаменитых пирожков с грибами, сварил холодец и… И ждет нас с тобой завтра с утра на даче.

Изольда привычным движением извлекла портмоне из сумки и чмокнула в нос фотографию в панамке.

— Не скучай, Васенька, скоро приедем, — пообещала она и посмотрела на Инну с некоторым превосходством.

— По-моему, крышу снесло у кого-то другого, — съехидничала Инна.

— Дурочка, у нас телепатическая связь, — обиделась Изольда. — Завтра сама во всем убедишься.

И, внезапно поправив платочек на шее с неповторимым кокетством, она торопливо распрощалась с Инной.

АНГЕЛ С ПИРОЖКАМИ

Основной поток хмурых, невыспавшихся пассажиров ехал с утра в одну сторону — в Питер. Электричка же из Питера до Гатчины шла в этот час полупустой. Наши дамы вольготно расположились напротив друг дружки

на лавочках в пустом «купе».

«Мусик, едем с Изольдой в деревню на пироги», — послала Инка, не утерпев, очередную эсэмэску подруге. Вскоре мобильник требовательно запищал. «Надеюсь, ты взяла желудочные таблетки», — забеспокоилась практичная Машка, и Инна рассмеялась.

Она искоса поглядывала на Изольду и в который раз не узнавала ее. Да сейчас никто и не угадал бы в ее родственнице ни один из прежних ее обликов: ни немецкой фрау, ни ученой дамы, ни тем более неземной красавицы Катрин Денев. Теперь напротив Инны сидела простая русская немолодая женщина — в брюках, куртке и скромном беретике, обычная пассажирка, измученная работой и бытом, — из тех, какие и ездят в утренних электричках. Свободное место на ее скамейке заняли объемные кошелки и пакеты, в которых угадывались курица, бутылка вина и кастрюльки со снедью.

— Изольда, так вы вчера вечером еще и обед приготовили? — оторопела Инна. — Вы же говорили, что Василий Петрович сам напечет нам пирожков?

— Ну, во-первых, мне было приятно ему что-нибудь вкусное состряпать, — пробормотала Изольда и посмотрела на Инну таким сияющим взглядом, что невольно сама смутилась. — А во-вторых, на его пенсию не разгуляешься. Продукты вон как опять подорожали! Да ладно, Инн, ничего страшного, завтра отосплюсь.

Инна подумала: такие сияющие женские лица, какое сейчас было у Изольды, ей довелось видеть лишь несколько раз в жизни. Вспомнила, как много лет назад в деревеньке под Ельцом сияли глаза у скотницы тети Раи, когда та, многоэтажно поминая «своего», тащила ему обед в поле в двух тяжеленных кошелках, оттягивавших натруженные руки с набухшими синими жилками.

Вот и Изольда смотрела в этот миг на мир влюбленными глазами, замечая Инну лишь краешком сознания. Она тоже везла «своему», по обычаю русской женщины, обед и была счастлива. Интересно, какой он в жизни, этот «сущий ангел» в панамке, при одной мысли о котором так лучатся глаза новоиспеченной гражданки Германии?

— Изольда, вы не успели рассказать мне про то, как встретились с друзьями отца и что у них узнали о Карле Ивановиче, — напомнила тетушке Инна.

Глаза Изольды тут же потухли, а лицо стало серьезным.

— Мюнхи встретили меня как родную, — заговорила она тихонько, — ведь отец столько рассказывал им о своей русской дочке. Правда, в его рассказах и на единственной фотографии, которую он всегда возил с собой, я была крошкой с локонами, а тут они увидели немолодую, изрядно измученную жизнью даму. И эта русская приехала в чужую страну главным образом ради того, чтобы узнать наконец свою семейную тайну. Они выглядели серьезными, даже торжественными. Мюнхи понимали историческую важность момента: дочь наконец обрела отца, пусть и после его смерти.

Первым делом супруги накормили меня обедом, напоили, по русскому обычаю, заведенному в их доме моим отцом, чаем (в Германии никогда не пьют чай сразу после обеда). А потом рассказали, как жил «милый Карл» с ними по соседству, как они подружились, как постепенно, день за днем, рассказал он им всю свою жизнь, как наконец явился перед смертью к ним в дом с заветной папкой.

— Мы очень сошлись с Карлом, — призналась Бербела с грустной улыбкой. — Привычки и менталитет, как это ни удивительно, у него оказались совершенно наши, немецкие. Например, он очень ценил порядок в вещах и в мыслях, обливался по утрам холодной водой и вел подробный дневник. «Для дочери», — как он объяснил нам. А вот душа у него оказалась истинно русской — со своими тайными закоулками и непонятными европейскому пониманию глубинами.