Кредиторы эшафота
Шрифт:
— Она мой лучший друг! — подтвердила Луиза, пожимая руку Нисетте.
— Я ее утешаю, когда вы ее огорчаете, — зло заметила подруга Луизы.
— Это очень-любезно с вашей стороны, — пробормотал Панафье.
Но его больше всего занимала мысль, как узнать от Нисетты все, что касалось таинственного аббата.
По окончании ужина он сразу же вышел, чтобы отправиться на свидание, назначенное им Пьеру Деталя. Но выходя, он тихонько шепнул Нисетте:
— Дождись меня в любом случае. Я вернусь после полуночи, и мне надо поговорить с тобой наедине.
— Хорошо, — ответила Нисетта.
Как только они остались одни, обе дамы сели рядом, и Луиза, наклонившись к своей подруге, упрекнула:
— Зачем ты ему сказала о Пуляре?
— Сама не знаю. Я сразу же в этом раскаялась, впрочем, тебе нечего бояться. Он его не знает.
— Он будет стараться познакомиться с ним.
— Неужели ты думаешь, что он подозревает что-нибудь?
— Но я все равно его боюсь.
— Ты сумасшедшая! — сказала Нисетта.
— Скажите мне, господин Поль, что моя жена все время делает у вас? — говорил в то же самое время господин Левассер своему жильцу. — Она почти не выходит из вашей квартиры.
— Э-э… ваша супруга так любезна, что мадемуазель Луиза очень дорожит ее обществом.
И он ушел, говоря себе: "Что это значит? Я видел, какой взгляд бросила Луиза, когда Нисетта говорила о Пуляре. Какая таинственная цепь связывает все это? Будем немы, но смотреть будем хорошенько".
Глава V
ПАНАФЬЕ ПОЛУЧАЕТ ПОЛЕЗНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Когда Панафье пришел в "Бешеную кошку", прелестное общество, знакомое нашему читателю, было уже все в сборе.
При виде Панафье Пьер Деталь встал и бросился навстречу ему, чтобы пожать руку.
Обычные посетители, сидевшие в глубине зала, потеснились, чтобы дать ему место между ними.
— Сегодня вечером мы говорили о тебе, — сказал ему Пьер Деталь.
— Что же вы говорили?
— Все сожалеют о вчерашнем происшествии. Это так глупо, что люди, подобные нам, могли ошибиться.
Панафье не имел никакого желания объяснять свое поведение, и так как ему казалось полезным быть принятым за негодяя, то он не возражал.
— Все кончено, — сказал он, — не будем больше об этом говорить.
— Значит, вы на нас не сердитесь, господин Панафье? — спросил Ладеш.
— Конечно, нет.
— Хорошо. В таком случае, вы согласитесь сегодня выпить с нами стакан водки?
— Благодарю вас.
— Я вам всегда говорил, — сказал Ладеш протяжным тоном парижанина, обращаясь к окружающим, — я всегда говорил, что господин Панафье настоящий мужчина. Это сразу видно. Эй, Гриб, подай две бутылки.
Пьер Деталь сел рядом с Панафье и спросил вполголоса:
— Ну что, согласен ли ты взять меня?
— Да, я тебя беру, но на определенных условиях.
— Условия — какие тебе угодно. Я на все согласен.
— Мы поговорим об этом в другом месте, — тем же тоном сказал Панафье, — а сейчас молчи!
— Я нем, как рыба.
Ладеш разлил две бутылки и, подав один стакан Панафье, чокнулся с ним, говоря:
— За ваше здоровье! — За ваше!
Выпив стакан, Панафье сказал:
— Господа, кто помнит о деле Лебрена?
— О деле Лебрена?! — повторил Ладеш. — О. том, которого укоротили в прошлом году? Да, я припоминаю… Почему ты об этом спросил?
— Я недавно разговаривал об этом и забыл, какого числа это было.
— О, я отлично это помню, — сказал Ладеш, — я знаю эту историю.
— Да? Ты ее знаешь? — равнодушным тоном спросил Панафье.
— Черт возьми, он не хотел болтать, но он был не один. Вы понимаете, не может же один нанести пятьдесят ударов ножом. Когда предстоит так много работы, берут помощника.
— Ну! Что касается меня, то я совсем не знаю дела.
— Да, в этом деле был еще аббат.
— Какой аббат? — спросил Панафье с безразличным видом.
— Ну, аббат, про которого говорили, что он убит. Пуляр. Убит… Черт возьми! Это был аббат, который не был аббатом.
— Вы его знаете?
— Да, его знали и в то же время не знали.
— То есть, как это? Он ходил сюда?
— О, нет! Он светский человек.
— Я вас совершенно не понимаю.
— Дело в том, господин Панафье, что этот человек для своих дел имел надобность в добрых молодцах, ну, и находил помощников.
— И он умер?
— Умер? Вовсе нет! — отвечал Ладеш, пожимая плечами. — Я убежден, что он принимал участие в этом деле, только он был с тем молодцем, который, надо отдать ему справедливость, не болтлив.
— Почему ты думаешь, что человек мог позволить приговорить себя к смерти, когда ему стоило сказать одно слово, чтобы выдать своего сообщника?
— Потому что он был хитрец и отец семейства.
— Что ты говоришь?
— Да, черт возьми, все очень просто. Выдай он Пуляра, это ему не помогло бы, их укоротили бы обоих, вот и все. Тогда как не сознаваясь, он мог надеяться быть оправданным; и кроме того, так как он ничего не сказал, то для его семьи, во всяком случае, остается еще сомнение. Что касается меня, то я вполне с ним согласен. Никогда не следует ни в чем признаваться.
Панафье был озадачен этими соображениями.
— И этого Пуляра никогда никто не видел с тех пор? — спросил он.
— Напротив, — возразил Ладеш, подмигнув, — я видел его один раз, но только в юетском платье.
— А-а!
Боясь прямыми вопросами возбудить подозрения, Панафье замолчал, отложив расспросы до другого раза. Он сделал знак Грибу снова подать бутылку, но Ладеш, хоть его и не спрашивали, не хотел упустить случая поговорить и продолжал:
— Да, кажется, это дело наделало им много хлопот, так как все удары ножа были только пустыми царапинами, но смертельный удар был нанесен специалистом, и в нем узнали руку человека, уже не раз совершавшего преступления. Но они не были в состоянии узнать его имя.