Кредиторы эшафота
Шрифт:
— Ваш отец имел с мадам Мазель только дружеские отношения?
— Наш отец был любовником мадам Мазель.
— Замечательно! Это объясняет наличие ключа, который был у него, и многое другое. Был ли в то время ваш отец в стесненном положении вследствие своих дел или спекуляций?
— Нет.
— Был ли он ревнив?
— Наш отец любил пожить. Овдовев очень рано, он вел веселую жизнь и смотрел очень снисходительно на поведение своих любовниц.
— Сколько лет было Мазель?
— Она была молода и очень хороша собой. Мадам славилась своей красотой.
— Была ли она богата?
— Богата? Нет. Но выигрывала очень много денег.
— Как, выигрывала много денег?..
— Да, она принимала гостей два раза в неделю, и у нее велась крупная игра, большая часть доходов с которой, я убежден, переходила в ее карман.
— Одним словом, это был игорный дом.
— Да, игорный дом.
— Зачем же, черт возьми, ваш отец ходил в это место?
— О, все очень просто — наш бедный отец был игрок.
— Да, это меняет многое.
И Панафье, качая головой, говорил себе: "Очевидно, что даже если он не виновен, поведение его таково, что заставляет верить в его виновность. Богатый человек, посещающий игорный дом, отец семейства, имеющий любовницей какую-то странную женщину, позволяющий ей иметь связь с аббатом… Что касается меня, то я на стороне присяжных. Но чувство, руководящее этими двумя молодыми людьми, слишком похвально для того, чтобы я стал приводить их в отчаяние, говоря им это. И кроме того, не все ли мне равно, каким делом заниматься".
Подумав так, Панафье поднял голову и сказал братьям:
— Послушайте, господа, сегодня я вам ничего не могу сказать. Если вы позволите, я унесу с собой все бумаги, касающиеся следствия и процесса. Я рассмотрю их завтра и сообщу вам мое мнение.
— Хорошо.
— Если я увижу возможность добиться чего-нибудь, если я найду какой-нибудь светлый уголок в этом темном деле, то я присоединюсь к вам.
— В таком случае — берите, — сказал Шарль Лебрен, подавая ему сверток с бумагами.
— Что это такое?
— Это копии всего. Так гораздо легче читать, и кроме того, вы понимаете, что мы желаем сохранить подлинные документы.
— Можете ли вы, господин Панафье, прийти к нам сюда через два дня в это же время?
— Я приду к вам завтра, мсье. Если понадобится, то я проведу за изучением дела всю ночь.
— Благодарим вас! — воскликнули братья, протягивая ему руки.
После этого Панафье вышел, унося с собой бумаги и думая про себя: "Этот Корнель Лебрен последний из негодяев, который расстроил состояние своих детей и убил эту женщину и аббата, чтобы украсть деньги, которые, как он знал, находятся в шкафу. Но, во всяком случае, за пятьсот франков я могу прочесть все это. Мне часто приходилось выслушивать гораздо больше только за обед".
В то же время Шарль говорил брату:
— Я думаю, что он точно так же, как и мы, убежден в невиновности нашего отца.
— Что-то говорит мне, что он найдет виновного! — отвечал Винсент.
Глава IV
ПАНАФЬЕ НАЧИНАЕТ НАДЕЯТЬСЯ
Панафье пришел к себе в ту самую минуту, когда Нисетта Левассер с полной корзинкой провизии поднималась по лестнице. Убедившись, что никто их не видит, он спросил Нисетту:
— Куда ты идешь?
— К вам.
— Ко мне? Для чего?
— Но ведь мы будем ужинать вместе сегодня ярчером.
После этого они вместе поднялись, и пока обе молодые женщины занимались приготовлениями к ужину, Панафье стал просматривать дело. Он вскоре совершенно погрузился в чтение, бормоча:
— Они сумасшедшие!
Когда ужин был готов, обе дамы, очень довольные, сели за стол.
Но Панафье был задумчив.
— Что с тобой? — спросила Луиза, видя его нахмуренное лицо.
— Я изучаю одно дело, которое меня сильно смущает, так как я рассчитывал на него.
— Какое дело?
— Ты ничего в этом не понимаешь.
— Ах, как ты меня сердишь, когда говоришь такие слова. Послушав тебя, можно подумать, что я настоящая дура.
— Я не говорю, что ты дура, но это для тебя нисколько не интересно и не смешно.
— Откуда ты знаешь?
— Да скажите ей, в чем дело, если ей хочется знать, — вмешалась Нисетта.
— Дело идет о женщине, которая получила пятьдесят ударов ножом.
— Пятьдесят ударов ножом? — вскрикнули, вскочив, обе женщины.
— И ты еще говоришь, что это не интересно! — прибавила Луиза.
— Где это? Когда? — сказала, подвигаясь вперед, Нисетта.
— О, давно. Уже прошел год, — проговорил Панафье, пожимая плечами. — Это дело Мазель и аббата Пуляр.
— Да, это было уже давно, — сказала Нисетта, — но я знаю этого аббата Пуляра.
— Ты!.. Вы знаете аббата Пуляра? — поспешно поправился Панафье.
Нисетта покраснела, и Поль приписал это сделанной им ошибке в обращении.
— Откуда вы его знаете? — продолжал он.
— О, это очень странный аббат. Он три четверти своего времени проводит без рясы.
— Вы видели его в светском платье?
— Да.
— Но говорят, что будто бы его убили.
— Это неправда.
— Как неправда?!
— Конечно, неправда, потому что я его видела.
— Вы его видели?
— Да, как вижу сейчас вас.
— Аббата Пуляра?
— Да, аббата Пуляра, только в светском платье.
Панафье задумался.
— Ах, как все это скучно! — протянула Луиза. — Поговорим о другом.
Панафье покорно покачал головой, как бы желая прогнать беспокоившие его мысли, и в свою очередь сказал:
— Вы правы, поговорим о другом. Впрочем, Луиза, позволь тебе заметить, что ты сама потребовала, чтобы я начал разговор об этом.
— Да, и теперь прошу у тебя за это прощения.
— Объясни-ка лучше, где и когда вы так подружились с любезной Нисеттой Левассер?
— Ожидая вас по вечерам, мсье, — отозвалась Нисетта, — мадемуазель Луиза часто приходила к нам, и в это время между нами завязалась дружба.