Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
И другие случаи бывают, хуже этого. Сам все потом узнаешь и поймешь, ты парень хоть и наивный, да неглупый.
— А..?
— Бэ. Тебе еще мало? В общем, держать себя в узде и верить, что справедливость восторжествует. И не лезть в философские дебри, понятно? Блюсти закон и думать головой, а не задницей. В шахматы играть умеешь? — неожиданно спросил господин комиссар.
— Не-эт. А что?
— Научись. Помогает мыслить неординарно и просчитывать на несколько шагов вперед. И свои действия. И противника.
— Слушаюсь, господин комиссар!
— Давай-давай, — улыбнулся тот. — Уф! Аж в горле пересохло, давно я столько не разговаривал. Пойдем-ка мы отсюда, стажер Гизли. Что у нас там есть — чай, кофе?
— И чай, и кофе.
— Вот и
Уже в кабинете господина комиссара, Майкл Гизли спросил:
— Шеф, а кто же убил эту бедолагу?
— Вот не кидался бы с табуреткой на старушку — непременно узнали бы.
Громила-стажер понурился и вздохнул. Ему было стыдно. И, правда, как теперь это узнать — с того света писем не шлют, а показаний под протокол не дают — уж тем более. Наломал он сегодня дров, угу.
— Не переживай, Миша, узнаем. Есть одно соображение.
[i] Матфея: 22-14, Новый Завет
Глава 20
«Дурацкий исход дела получается», думал Фома, меряя шагами кабинет. Маршрут: дверь — окно — стол у торца — глухая стена и шкаф с документами. Сто раз исхоженный, вдоль и поперек. Однако так ему лучше думалось… «Что-то я упустил, какую-то сущую ерунду — на первый взгляд, конечно.
Так, еще раз.
Допустим, старуха не убивала. Она утверждала, что оставила в кухне живую Фриду Петерссон, она последней видела служанку живой. Старуха не сказала, что увидела ту на полу, бездыханной… а почему, кстати? Возможно, Фриде стало плохо с сердцем или упала от дикого переутомления, однако ее оставили лежать на полу, без помощи. Зачем старуха соврала, почему не вызвала докторов? Да потому что застала Фриду уже мертвой, холодеющей. Доктора ей были ни к чему. Вот и не стала суетиться, привлекать к себе лишнее внимание. Быстренько организовать похороны, на следующий день, а потом - забыть об этом неприятном случае, думала миссис Тирренс. Бывают в жизни огорчения, что поделать? Разве ей могло прийти в голову, что Хильда — тихая, покорная, немая Хильда, Хильда-тугодумка — что-то разглядит, сообразит и, бросив хозяйку на растерзание толпы покупателей, рванет в полицию? Просить о восстановлении справедливости. Хех!
Можно исключить старуху — ей и впрямь было невыгодна смерть Фриды. Миссис Тирренс хорошо умела считать деньги, даже слишком хорошо. Убивать курицу, несущую золотые яйца — нелепость, идиотизм. В тот день вокруг вертелось уйма народу. Что если там оказался кто-то из родственников пострадавших от ее фирменного лакомства? Решил отомстить за пострадавшего — мужа, сына, жену, любовницу… да кого угодно! Но почему так грубо, топорно? Подсыпать мышьяк в ****, поместить его на кухню — заметим, чужую кухню! Надо еще знать, где она находится. И знать наверняка — старуха примет отраву. Гарантии где? Так можно, ради одного недруга, перетравить кучу народу. И толку не добиться. Не только преступление, но идиотизм высшей категории. Нет, гости-мстители отменяются.
Внезапно Фома остановился, едва не налетев на угол стола. А что если… что если сестру, якобы нежно и горячо любимую, отравила сама Хильда? Рыдала, просила о помощи? Убила сгоряча или же наоборот — давно собиралась убрать сестру с глаз долой. Завидовала, ненавидела - исподтишка? Как вариант. Потом утомилась от таких страстей, лопнуло терпение - взяла и убила. А как увидела результат — испугалась. Жалко стало, сестра все-таки, да еще близнец. У них, вроде, связь очень тесная. А зачем пришла, если могла смолчать? Решила пустить нас по ложному следу. Она простодушна, но совсем не глупа. Может, и так: хочет, чтоб ее преступление открыли, ее наказали, вот и привлекает внимание полиции.
Кто там у них еще есть? Друзей у старухи не было, одни заказчики. Шумных вечеринок она в своем «кукольном» саду не устраивала, хотя гостей — вроде этой несчастной высокородной авантюристки, иногда пускала. Кто-то из мастеров приходил и уходил, в любое время. В тот день их не было, если Хильда не врет. Есть еще одна девица — младшая внучка. Долорес ди Сампайо. Старшая там не была и быть не могла, ее вычеркиваем из списка.
Значит, Долорес. Господин комиссар вспомнил разговор со старухой. Он притворялся, что не знает о существовании ее внучек. И миссис Тирренс охотно поведала господину комиссару о старшей — «неблагодарной скотине, по которой тюрьма плачет!», и младшей — тихоне и милой малютке. Почему ее не видно, спросил Фома. Мне необходимо с ней поговорить — возможно, девочка что-то видела. Ах, сказала миссис Тирренс, деточка моя выходит только в сумерках или ночью, бедная малюточка. «Стеснительная девочка. Такая ранимая, нежная. Просто куколка из шелка, а не ребенок. Все близко к сердцу принимает, малютка моя! Ничего сказать нельзя — сразу злится и плачет, плачет… Очень ранимая, очень!» Все-таки мне хотелось бы с ней поговорить, твердо сказал Фома. Старуха нехотя согласилась. Лучше у нее в комнате, сами видите — белый день на дворе, господин комиссар. В комнате, так в комнате, покладисто сказал Фома и направился в мансарду.
Вид «милой деточки и малюточки, шелковой куколки» поразил господина комиссара. Зато отвечала Долорес охотно. Нет, она никуда не выходила. Нет, она ничего не видела. Что делала? Читала, мечтала. Ела пирожные. Бабочками любовалась, хихикнула она. Вон, банка на шкафу стоит — правда, красивые? Правда, согласился Фома. Такой ослепительной красоты я давно уже не видел. Как они называются, мисс? Возможно, я захочу купить — в подарок своей племяннице. Очень любит все красивое — розы, куколок, бабочек, улыбнулся Фома. Черные глаза его собеседницы резко моргнули, сверкнули углями… и все пропало. Как говорите, называются эти дивные создания? Morpho peleides? Ах, мисс… в мои пятьдесят лет память — совсем никудышная. Дырявая, ажурная, хех! Она улыбнулась, явно желая одного: чтобы этот человек убрался отсюда поскорее. Человек и сам собирался уходить, надо будет - придет еще раз. Мисс, я вас очень попрошу — запишите мне название бабочек. Ага, на листочек. Буду вам очень признателен, очень.
Получив желаемое, Фома рассыпался в благодарностях. А как вы думаете, мисс, кто убил вашу служанку? Малюточка фыркнула: да никто ее не убивал, сама банки перепутала. И запила ромом, пфе! Дура она психическая, пьяница, держали из милости. Вам ее совсем не жаль, удивился Фома. Жаль, конечно, вздохнула малюточка, она прекрасно готовила.
На улице господин комиссар достал из кармана чистый конверт и осторожно опустил туда листок бумаги. Малюточка до его прихода ела пирожные, поэтому отпечатки должны быть отчетливыми. Подозревать девчонку, едва справившую первое совершеннолетие — вполне нормально. Однако и ей выгоды нет: золотые руки и кулинарный талант Фриды Петерссон — основа их семейного благосостояния. И даже богатства. Глупо убивать того, благодаря кому ты живешь без хлопот и забот. Припеваючи. Валяя дурака, читая и поедая дорогущие пирожные. Нет, малютка Долорес явно не убивала Фриду Петерссон.
Фома подошел к окну. Светлый сегодня день, ясный и радостный. Автобусы бегут, дамы нарядные прогуливаются, служанки сплетничают, собачки лают, на руках у дам. Вон, мальчишка-разносчик побежал. Охтыж, подумал Фома, я же купил газету, а просмотреть так и не удосужился. Пять минут погоды не сделает, ну-ка, ну-ка... он зашелестел страницами, в поисках нужной подборки. И, наконец, нашел. «Наша редакция, в полном составе, с глубоким прискорбием сообщает о кончине госпожи Софии (Сони) Голдвиг, супруги господина Иеремии Голдвиг, владельца и главы банка***, и нашего старинного, многоуважаемого подписчика. Смерть наступила сегодня ночью, в их фамильном особняке... сердечный приступ... доктора не успели... ангел во плоти... все родственники и друзья потрясены горестной утратой... о, злая Смерть, что срезала цветок... да восприимут ангелы душу твою кроткую ныне же в обителях райских...»