Кремовые розы для моей малютки

Паветра Вита

Миссис Тирренс зарделась от смущения и улыбнулась. На ее пухлых щеках заиграли ямочки.

— Как приятно слышать это от милого молодого человека, — она послала воздушный поцелуй. — Да, да, я такая! Вашему коллеге — ах, такому красавчику! — она чмокнула воздух губами, — я «кремовые розочки» задешево продала, как обычные. Ну, не устояла, а кто бы перед таким устоял? Уж больно хорош, подумала я, вот и решила его порадовать. Деньжат у него было в обрез, все в кармане бренчал монетками, шутил и смеялся. Говорят, он умер вскоре? Ах, какая жалость!

Миссис

Тирренс умиротворенно вздохнула и ласково улыбнулась.

— Зато теперь он навсегда останется молодым и красивым. Завидная, прекрасная участь. Такой прелестный мальчик, я им просто не могла налюбоваться. Он был упоительно, сладостно хорош, — на пухлом лице миссис Тирренс появилась мечтательная улыбка. — Впрочем, он и в роли покойника — превосходен.

Она глубоко вздохнула и торжествующе обвела взглядом обоих полицейских. И мрачного, хмурого господина комиссара, и ошеломленного, не верящего своим ушам, Майкла Гизли.

— Миссис Тирренс, вы сейчас признались, что являетесь косвенной виновницей смерти сержанта Патрика О*Рейли, — наконец, произнес Фома. — Думаю, не только его.

— Господин комиссар, зря вы так переживаете, — подмигнула старуха. Ее круглые глаза, не мигая, смотрели на Фому. — Говорят, юноша умер с улыбкой, счастливым. И перед смертью видел что-то хорошее… нет, что-то прекрасное. Согласитесь, не каждому так повезет.

Сложив губы сердечком, она захихикала.

— Я дарю людям счастье, мелкими порциями. Да еще и в лакомой, деликатесной оболочке.

Гизли медленно поднялся со своего места и навис над старухой. Лицо его покраснело от ярости, он тяжело дышал — видно было, что сдерживается громила-стажер из последних сил.

— Ах, ты старая гадина… — слова давались ему с трудом, он будто выталкивал их из себя. — Да я тебя сейчас…- сквозь стиснутые зубы, произнес он.

Как-то сама собой в руке Гизли оказалась злосчастная табуретка. Оставалось лишь размахнуться — а потом ударить! И повторить — если потребуется. Но убить, уничтожить, стереть с лица земли эту мерзкую, поганую тварь. Вот сейчас. Сейчас. Еще немного. Только собраться с духом. Ну, же… раз. Два…три… Господи, почему так тяжело убить беззащитного человека, даже такую тварь?!

— Майкл, остановись! — привстав с места, рявкнул Фома. — Остановись, я приказываю!

Гизли перевел на шефа измученные глаза.

— Опусти, брось табуретку. И вернись на свое место. Немедленно!

— Слушаюсь, господин комиссар, — через силу произнес Гизли.

И, в следующую же минуту, грохнул об пол свое «оружие». Злосчастная деревяшка разлетелась на куски. А Майкл Гизли, все еще тяжело дыша, вернулся за стол. Поднял разлетевшиеся листы протокола и нарочито медленно, аккуратно сложил перед собой. Лицо его понемногу бледнело, принимая нормальный вид.

Господин комиссар одобрительно кивнул. В наступившей тишине слышно было только жужжание лампочки, с минуты на минуту, норовящей погаснуть.

Впоследствии Фома часто вспоминал ту сцену допроса.

И тогда, и со временем она казалась ему чем-то нереальным — так. Будто кто-то невидимый затеял съемки для синема. Они, все трое: комиссар, подозреваемая и секретарь — были статистами в бог знает кем сочиненной и написанной, а затем и поставленной пьесе. Как будто они, все трое, наглотались этой сладкой дряни, вызывающей сны наяву. Добрые или злые — в зависимости от количества. Да-да, всего-то лишь! Все последующее действие Фома наблюдал, будто в замедленной съемке. Почему? Он не находил ответа. И тогда, и много лет спустя. Не было ответа, черт побери, не было!

…Господин комиссар же собирался задать очередной вопрос обвиняемой. Всего один — и можно «просить автограф у душегуба», как острили в Управлении. Однако не успел.

Глаза старухи чуть не вылезали из орбит, она переводила взгляд с одного полицейского на другого. Потом вскинула пухлые ручки с острыми ногтями, пытаясь заслониться. Наверное, она хотела завопить погромче, завизжать… но и ее гора вырвалось жалкое сипение, там что-то булькало и клокотало. Распялив рот в немом крике, оскалив мелкие острые зубы, миссис Тирренс покачнулась — и тяжелым кулем свалилась на бетонный пол.

Хмурый господин комиссар наклонился над старухой и приложил пальцы к ее шее. «Мертва. Окончательно и бесповоротно.» Фома негромко выругался, набрал номер лаборатории и буркнул:

— Тед, зайдите в допросную. Срочно! Двух человек покрепче возьмите, с носилками.

Прибежавший судмедэксперт осмотрел тело и констатировал смерть.

— Что, грязные сатрапы, довели бабушку, бг-г? — но хмурый взгляд господина комиссара отбил у Теда Новака всякое желание ерничать.

— Ничем ей помочь нельзя? — задал дежурный вопрос Фома.

— Помолиться, если хотите. Пожелать ей хорошей дороги, — усмехнулся Тед Новак. — Туда.

Он показал пальцем вверх.

— Скорее, наоборот, — ответил господин комиссар. — Думаю, там ее заждались давно.

И буркнул:

— Забирайте!

Труп миссис Флоры Тирренс уложили на складные носилки, и двое дюжих полицейских, с трудом, поволокли их в морг.

— Миша! Слушай меня внимательно, — сказал господин комиссар, когда за судмедэкспертом закрылась дверь. — Знаю, выдержке в Академии не учат… но. Научись держать себя в руках, парень. А то ведь загремишь в камеру из-за какой-нибудь сволочи.

Он посмотрел на громилу-стажера — глаза-в-глаза, и тот не выдержал, опустил голову.

— Простите, шеф. Я постараюсь, — покаянным голосом произнес Майкл Гизли.

— Ответ неверный, — отбил подачу Фома.

— Больше не повторится, — уже немного бодрее сказа Майкл Гизли. — Клянусь вам…

— Стоп! А вот это лишнее. Не клянись — и не нарушишь клятву. А, значит, и клятвопреступником не станешь. Твоего обещания — достаточно, — улыбнулся господин комиссар.

Громила-стажер смотрел на него, не отводя глаз.