Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
Он достал из лежащей перед ним картонной папки несколько листов, густо заполненных буквами и цифрами. И начал — очень медленно, не торопясь — выкладывать их на стол, один за другим. Миссис Тирренс наблюдала за ним, сжав и без того тонкие губы.
— Бриннер — это ваша девичья фамилия?
— Да, господин комиссар.
— Отлично, продолжаем. Итак, вот копия аттестата, выданного по окончанию частной женской гимназии высшего уровня мисс Флоре Бриннер, вот копия и рекомендательные письма ваших учителей — следуя таким похвалам, надо бы сразу доктора давать. А вот если верить этой бумаге —
— Это вы что-то свое увидели, господин комиссар. Профдеформация, — усмехнулась миссис Тирренс. — Так ведь можно к любой монографии, любом научному труду придраться. Извратить его, исказить, перевернуть с ног на голову. Знание — как нож…
— Вы абсолютно правы, миссис Тирренс! — перебил ее Фома. — Знание — как нож, только надо им резать хлеб или отбивную, можно яблоки… а не заносить над головой беззащитного человека.
Миссис Тирренс укоризненно глянула на господина комиссара и фыркнула. Вся ее умильность, словесная патока куда-то исчезли.
— За намерения не сажают, господин комиссар.
— Верно. А вот за методичное, ежедневное то есть систематическое отравление — то есть намеренное причинение вреда здоровью: телу и (или) рассудку — и судят, и сажают. А, бывает, и казнят. Если вред причинен не одному человеку, а многим.
Старуха захихикала.
— Господин комиссар, да вы сказочник. Я всего лишь готовила вкусные пирожные для состоятельных господ — ну, и всех желающих. Например, этой красивой малютки из провинции.
— И состоятельные господа, будто сговорившись, один за другим — попадали в клинику неврозов. С ужасными диагнозами, кстати, абсолютно разными. Но объединяло их одно — ночные кошмары. Доктор Кларенс Уиллоби — наш местный гений, он лечил их. Успешно, на какое-то время. Потом они вновь покупали ваши «розы» с особой начинкой, и все повторялось. Что скажете?
— Ах, господин комиссар, мне нравится ваша злая сказка, — подмигнула старуха. — Но каковы герои, а?! Сплошные глупцы, недоумки — что мужчины, что женщины. Могли бы и не покупать, делов-то.
— Вот и не могли. Отрава, которую вы туда добавляете, вызывает стойкое привыкание. Продержаться без «кремовых роз» удавалось месяц — не более, я узнавал. У кого-то срок шел на дни и даже на часы. Вы химик и прекрасно понимаете, в чем тут дело.
Было еще одно… препятствие.
Старуха прищурилась: ну-ка, ну-ка!
— Взвинтив цену на пирожные, вы сделали их элитными. Недосягаемыми для простых обывателей. И те, кто их покупал, мысленно раздувались от тщеславия. Как же! Вокруг них отныне царил ореол избранности и, во всех смыслах, очень сладкой тайны. Не ошибусь, если предположу — кое-кто безмерно гордился даже своими кошмарами. Так пресыщенные люди вместо обычной — пресной, как они считают — жизни, рады побывать за гранью. Там, куда другим, менее состоятельным,
— Вы уверены, господин комиссар?
— Абсолютно уверен.
— Деточки мои, малюточки мои, — вновь засюсюкала старуха. — Ну, я же не делала ничего дурного! Просто хотела, чтобы всем — всем-всем-всем, без исключения! — было хорошо. Мне денежки, другим — радость. И никакой скуки, вы правы, господин комиссар! Хи-хи-хи! Видите, какая я добрая женщина, до изумления просто.
— Сами себе не удивляетесь? — поддел ее Фома.
— Каждое утро, господин комиссар!
Фома вспомнил ползающих по его столу червей и хмыкнул. Ну-ну!
— Радость, говорите?
Старуха уставилась на него немигающими глазами и улыбнулась. Попробовали, значит. Хи-хи-хи!
— Это вам, господин комиссар, просто не повезло. Я-то всех предупреждаю — сначала о приятном думайте. А уж потом кусайте. И не наоборот. Ни в коем случае, не наоборот! Вот так, деточки мои, малюточки мои, вот так!
— Странно, что вы не предупредили об этом свою покойную дочь и зятя. Пятнадцать лет назад, когда ездили навещать их в Португалию, — прищурился господин комиссар. — Глядишь, и никакой автокатастрофы и не было бы. Или вам как раз это и требовалось… а, миссис Тирренс?
Миссис Тирренс удивленно подняла брови: как, вы и до этого докопались уже? Браво, господин комиссар! А только все равно зря, зря.
— Доказательства моей вины, я полагаю, вы не нашли? — усмехнулась старуха. — Иначе вы со мной совсем по-другому бы разговаривали, правда, господин комиссар?
Фома кивнул: увы, правда.
— И, чтобы никто и никогда не узнал эту самую правду — вы, миссис Тирренс, похоронили тела дочери и зятя в Порталегри. По неизвестным причинам, ваша португальская родня не захотела проводить расследование.
— Ах, господин комиссар! — отмахнулась старуха. — Там нечего было расследовать. От них, бедняжек, деточек моих сладких, малюточек моих — мало что осталось. Как приехала на опознание, как увидела… и какой, думаю, мне смысл тратиться на перевозку? И для моей Комнаты, с дорогим супругом, они совсем не годились — все кости в крошево, мне пришлось опознавать. Пренеприятнейшее было зрелище, фи! Родня Карлоса не поскупилась: в фамильном склепе им, увы, места не нашлось, на общем кладбище похоронили, зато какой прелестный мраморный ангел рыдает над их могилой — просто красавчик! Чем-то похож на одного моего покупателя, ныне покойного, — вздохнула старуха. — И белые розы вокруг благоухают, пышные такие. Это я им потом черенки выслала, да. Лучший сорт подобрала. Дорогой.
Она деликатно смахнула мизинцем набежавшую слезинку. И, не менее деликатно, высморкалась в батистовый платочек.
Майкл Гизли оторвался от протокола и взглянул на старуху с ужасом и отвращением.
— Миссис Тирренс. Я вам задам очень глупый вопрос…а совесть вас никогда не мучила? А?
— И вправду глупый, — усмехнулась старуха. — Совесть, господин комиссар, меня всецело одобряет и часто хвалит за мою доброту.
— Благодетельница, — вполголоса, сквозь зубы, произнес Майкл Гизли.