Крепкий орешек
Шрифт:
В пилотской кабине — летчик-миллионер командир корабля Иван Терентьевич Шашин, второй пилот Барков, бортмеханик Петровичев и бортрадист Катымян. У турельной установки — стрелок Харченко. Пятеро ростовчан молча летят в московском небе. Каждый занят своим делом.
Все вокруг темно, и нелегко отыскать Дорогобуж, возле которого находятся бойцы конной армии, попавшие в окружение. Они с нетерпением ожидают самолет.
Еще и еще раз сверяют свои расчеты Шашин и Барков. Пора!
Барков приоткрывает форточку, просовывает в щель ствол ракетницы и дает условный сигнал. Несколько минут спустя внизу, также в условленном порядке, засветились костры, на землю полетели первые сотни килограммов груза…
— «Мессеры»! — услышали пилоты громкий голос Харченко.
Пригнув голову и глянув вправо, Иван Терентьевич увидел две едва заметные вытянутые акульи тени с короткими языками зеленоватых выхлопов мотора вместо плавников. «Мессеры» пролетели совсем рядом и обстреляли самолет.
— Горит! — испуганно воскликнул второй пилот.
— Что? — спокойно спросил Шашин и резким маневром кинул самолет вправо, чтобы очутиться где-то позади вражеских истребителей.
— Правый мотор…
Шашин внимательно посмотрел в окно кабины.
— Да это всего лишь выхлоп… Сбрасывайте груз! — сказал он.
Через три-четыре минуты «мессеры» вновь отыскали в черном небе самолет-невидимку и вторично атаковали его.
— Стреляют! — нервно крикнул второй пилот.
— Кто?
— «Мессеры»…
— Для того они вокруг нас и крутятся. Черт с ними! Сбрасывайте груз…
Шашин ловким маневром ушел из-под огня вверх, а потом, отжимая от себя штурвал, стал набирать скорость. Разгадав его намерение, истребители тоже свечой взмыли вверх и сбросили на маленьких парашютах осветительные ракеты.
Над лесом повисли две огромные синевато-белые медузы, и в широких лучах ослепительного света как бы запутался большекрылый силуэт двухмоторного самолета. Сверху на него метнулись две узкие, вытянутые тени.
— Теперь надо уходить всерьез, — сквозь зубы произнес Шашин и развернул самолет на юг.
— Куда? — недоумевал Барков. — Там же фашисты…
— Зато зениток меньше, чем на линии фронта, — пояснил командир.
— Лучше уйти в другую сторону.
— В какую? — удивился Шашин.
— Ну а как же мы тогда вернемся?..
— У нас еще две с половиной тонны груза.
— А если… — Барков не окончил фразы и угрюмо замолчал.
— Для того-то мы с тобой и сидим здесь, чтобы не допустить этого «если»… — сказал Шашин. — Пока не выполним задания, не вернемся.
Более тридцати минут кружил Шашин над вражеским тылом и, окончательно сбив с толку истребителей, незаметно вернулся к Дорогобужу. Внизу вновь тускло засветились костры на жаровнях, и вниз полетели ящики с боеприпасами.
…Шашина вызвали в штаб поздно вечером.
— Немедленно готовьтесь к вылету, — сказали ему. — В Н-ском партизанском отряде вас ожидают несколько наших летчиков, сбитых в недавних боях. Необходимо срочно вывезти их оттуда. Сами знаете обстановку… Горючего берите в обрез, чтобы больше была загрузка.
Час спустя Шашин был в воздухе. Полет предстоял недолгий, но рискованный. Шел на высоте около тысячи метров — забираться выше не было нужды. Летели без каких-либо происшествий. Можно было подумать, что никакой войны нет, и они летят обычным ночным пассажирским рейсом.
Подлетев к месту базирования партизан, сразу увидели на земле сигнальные огни и спокойно зашли на посадку.
— Выпустить шасси, — приказал Шашин.
— Есть шасси! — откликнулся бортмеханик.
Вдруг с земли по ним ударили плотным огнем.
Иван Терентьевич резко развернул машину вправо, а бортмеханик убрал шасси.
— Не узнали? Или это не партизаны? А как же сигнальные огни?
Прошло полчаса, прежде чем черную ночь вокруг самолета перестали прорезать светящиеся пулеметные трассы и звезды разрывов зенитных снарядов. Лавируя под обстрелом, отклонились к северо-западу от Москвы. Рассчитали новый курс — и на базу. Теперь определенно летели над своей территорией и были спокойны.
Иван Терентьевич закурил и хотел сказать товарищам что-то озорное, как вдруг перед самолетом возник огненный веер из тонких золотистых пунктиров. Возник и исчез!.. Иван Терентьевич крякнул, но на всякий случай отвернул влево. Теперь на пути машины возникло два таких веера, стреляли с земли.
— Что за черт?
Дали с борта условный сигнал ракетой: «Я свой», но с земли по-прежнему стреляли, не допуская к городу. Недоумение экипажа достигло предела. Не успели принять решение, как бортмеханик доложил:
— Командир, горючки у нас осталось с гулькин нос.
Это означало, что бензина хватит на 15–20 минут полета.
— Понял, — спокойно ответил Шашин и, снизившись, стал присматриваться к земле, выискивая удобное для посадки место.
Вышедшая из-за туч луна облегчила поиски — решили не пользоваться осветительными ракетами, чтобы не демаскировать себя.
Серебристый снег тускло отсвечивал, скрадывая неровности почвы. Больше приходилось действовать наугад.
— М-да, для летних дач места живописные, — оценил Иван Терентьевич, — но для посадки — ничего хорошего…
Садились на самой малой скорости. Самолет мягко зарылся в снег и, пробежав всего метров сто — сто пятьдесят, остановился. Выключили моторы. Открыли окна пилотской кабины, прислушались: тишина. Особая, настороженная тишина войны с отдаленным гулом орудий…
Немного поспали, по очереди. С рассветом пошли на поиски. В трех километрах — колхоз. Сообщили по телефону в штаб, чтобы знали, что все в порядке, и не тревожились. Разыскали две бочки бензина. С помощью колхозников доставили их к самолету и принялись за устройство взлетной полосы.