Крепкий орешек
Шрифт:
Лесная опушка немного уклонялась к югу и упиралась в высоковольтную линию. Ширина опушки метров сто, снега — по грудь. А основная техника — лопата, мозолистые руки и упорство.
Когда немного расчистили поляну, Шашин воткнул лопату в сугроб и сказал:
— Всё. Пусть теперь и наша кораблина трудится! Заливай горючее.
Заправили баки, запустили моторы, и Шашин сел к штурвалу. Моторы взревели, рванули машину вперед.
— Как тигры ревут! — удовлетворенно воскликнул бортмеханик, понявший замысел командира.
Позади самолета из-под винтов неслись снежные вихри, словно здесь работала снегоочистительная катапульта. Прорулив трижды взад и вперед и разметав на полосе большую часть снега, Иван Терентьевич скомандовал:
— А теперь пустим в ход ноги…
Около часа все, кто принимал участие в подготовке «аэродрома», утаптывали снег перед самолетом. Когда солнце стало клониться к горизонту, Иван Терентьевич решил взлетать.
…Тяжелый самолет грузно покатился под уклон, медленно набирая скорость. Больше всего теперь доставалось моторам — они работали на максимальном режиме. Лишь у самого края площадки машина оторвалась от земли и, неуклюже раскачиваясь, полезла вверх.
Через 30 минут Шашин посадил самолет на бетонную полосу базы. Докладывая командиру, впервые взволновался.
— Это же хамство, — возмущался он, — свои — и обстреливают!.. Сигналов не знают: я им даю ракету, а они…
— Не горячись, Иван, — улыбнулся командир. — Ты бы им лучше спасибо сказал.
— Им?! Спасибо?! За что?
— За то, что не пустили тебя к городу. Зенитчики знали, что ты летишь, но в это время уже были подняты аэростаты заграждения, и ты мог поцарапаться о них. Понял?
— Ах, вот как! — улыбнулся и Шашин. — А я их крыл на чем свет стоит… Ну, спасибо им, молодцы…
— Ближе к делу. Пока отправляли тебя, гитлеровцы пронюхали о площадке и так развернулись, что партизанам пришлось немедленно уйти на другое место. Сейчас мы имеем их новые координаты. Пойди отдохни.
— Потом, товарищ командир.
— Нет, сейчас. Полетишь через два часа. А теперь — спать!
— Понял.
…Снова ночь, черное беззвездное небо и мерный гул моторов. Шашин отыскал новую базу партизан, тщательно сверил сигналы и, сделав полукруг, сел на длинную и ровную просеку в густом лесу.
Едва успел выключить моторы, как самолет окружили партизаны и нетерпеливые летчики.
Шашин высунулся из кабины и весело крикнул:
— Авиация здесь?
— Здесь! А кто это?
— Да никак Шашин!
— Иван Терентьевич, забирай поскорее, а то Батя совсем подзажал нас!
— Это вы мне покоя не даете, — послышался чей-то звучный голос.
Иван Терентьевич вылез из самолета и поздоровался.
— Забирай этот беспокойный народ! — сердито сказал Шашину командир партизанского отряда.
— Что, Батя, авиаторы вам не по душе стали?
— Да пристают, дьяволы! Дай, мол, нам оружие, мы пока тебе поможем… Говорю им: на земле без летчиков обойдемся, я же за вас ответственность несу. А они меня бессовестным называют. Видал таких?.. Африканцы горячие!..
— Правильно говорим, — прервал его один из летчиков.
— В общем, передаю тебе этих хлопцев. А вы, ребята, не подкачайте да не поминайте лихом.
— Ну, счастливо оставаться, товарищи. Спасибо вам за приют и ласку.
— Ладно, чего там… Торопись, Иван Терентич, пока темно.
Той же ночью Шашин доставил летчиков на один из московских аэродромов. Прощались коротко и просто — всех снова ожидали боевые дела…
Осажденный Ленинград сражался. Но было так тяжело, что время осады исчисляли днями; неделя — большой промежуток в условиях тех героических боев: семь листков казались толще всего календаря.
Но если ленинградцы считали каждый день, то летчики, помогавшие им, вели счет времени часами. Они совершали по два, три и даже по четыре вылета в течение суток из Тихвина через Ладогу в Ленинград и обратно. Летали преимущественно днем. Это было труднее и во сто крат опаснее, чем ночью, но так требовала обстановка.
Более трех месяцев ежедневно на голубой Ладожской трассе курсировал самолет Шашина.
Однажды вылетели из Тихвина группой в 18 тяжело груженных воздушных кораблей. Впереди летели ростовчане Шашин и Романов, москвич Киреев, ташкентец Джантиев, позади — остальные. На флангах группы и выше нее шли наши истребители сопровождения, а еще выше все небо затянула сплошная облачность. Видимость отличная. Летели сомкнутым строем, бреющим. Внимательно осматривались.
Гитлеровцы не раз предпринимали попытки сделать полеты через Ладогу для советских летчиков невозможными. И в этот раз из облаков высыпало несколько десятков «мессеров». Часть из них сейчас же связала боем истребителей прикрытия, другая ринулась на воздушные корабли.
В первые же минуты боя был сбит самолет Джантиева. Героический экипаж ташкентца погиб в водах озера. На другом самолете был убит москвич Киреев, управление полностью принял второй пилот. Группа рассредоточилась, но продолжала путь к Ленинграду.
Озеро осталось позади.
Внизу скользили мелкие населенные пункты, леса, буераки. Теперь каждый летчик действовал самостоятельно. Шашин уменьшил высоту и летел, почти прижимаясь к земле.
Пилотировать на бреющем полете, перескакивая через препятствия и лавируя в балках на тяжелой двухмоторной машине, когда все вокруг тебя уносится назад со скоростью 250–270 километров в час, а малейшее неточное движение рулями может быть последним, и одновременно вести ориентировку, учитывая цвет местности, чтобы использовать при возможности, цветомаскировку, а главное, уходить из-под огня каждую минуту, — это не просто искусство…
Когда Шашин посадил свой самолет на комендантском аэродроме, в машине обнаружили несколько пробоин. Но груз и экипаж остались невредимы.
В этот день обратно им лететь не разрешили и отправили на ночевку в Ленинград, в здание управления ГВФ. После обеда Шашин вышел в город.
…На паперти Казанского собора, у колонны, сидел мальчуган лет тринадцати. Он был одет сравнительно тепло и, может быть, потому не замечал холодного ветра, дувшего ему в лицо со стороны канала.