Крепость
Шрифт:
Считаю сплющенные остовы автомобилей стоящих по сторонам дороги и быстро насчитываю более полутора десятков. А вот подряд три сожженных автомобиля. Здесь шла колонна.
Город Фекамп. Направляюсь в собор. Он не пострадал. Внутри собора сумрачно и прохладно. В качестве купели использованы две огромные морские раковины. В боковой часовне коленопреклоненные, одетые в черное женщины. Их взгляды направлены поверх коричневых мешков с песком, за которыми скрыт алтарь.
Задняя стена главного алтаря покрыта маленькими мраморными плитками с золотом выписанными надписями: „Merci-reconnaissance au pr;cieux sang!“
Когда я читаю на карте название F;camp, то невольно думаю о “Benedictine” и даже представляю себе как наяву бутылку с таким названием. Издалека долетает сладковатый запах с ликерной фабрики. На воротах висит табличка, что здесь вырабатывается продукция только для германских вооруженных сил. Точно такая же табличка в витрине Caf; Симоны в Ла-Бауле. Как же тогда удается французам тоже пить старый добрый B;n;dictine?
Комендант города, тучный майор, расположился прямо у ликерной фабрики. После официального приветствия не могу не удержаться от колкости в его адрес: «Господин майор расположился прямо у источника». Майор негодующе протестует: «Толку-то. Свободной торговли здесь нет. Каждая бутылка регистрируется: Все товары принадлежат маркитантам.» А затем, помолчав, добавляет: «Во всем должен быть порядок!»
Охотнее всего я бы ответил, что господин майор прав, но решил прикусить язык.
У майора странно бегают глазки. А красный нос выдает определенного пьяницу. Он уже более 2-х лет находится во Франции. Сколько же Benedictine и отменного красного вина прошло через его «неподкупную» глотку? Становится ясно, почему майор почувствовал себя неприятно при моих словах. Ведь каждый день такой сытой жизни здесь может стать для него последним.
Устраиваюсь на жилье в покинутом доме на пляже. Не роскошь, но вполне сносно.
Бешеная стрельба страшно пугает меня. Я буквально слетаю с кровати. Стрельба доносится со стороны гавани. Над меловыми отрогами мне видны лишь светильники осветительных ракет. Рядом тихо покашливает мой водитель. Он тоже смотрит в окно.
– Слышите этот гул, господин лейтенант? – произносит он вдруг, – Это снова эти чертовы бомбовозы!
Напрягаю слух: «Это не бомбовозы. Это катера.»
Снова слышны залпы орудий.
– Английские катера…
– Ну, молодец, догадливый какой!
Едва рассвело, едем в гавань. От часового на пирсе узнаем о ночных событиях: небольшие сторожевые корабли, переоборудованные для военных нужд рыболовные боты, при возвращении со своих позиций на базу были атакованы катерами противника. Не погиб ни один наш корабль. Только в одном экипаже двое убитых и несколько тяжелораненых. Этот бот стоит у пирса. На палубе видны застывшие лужи крови. Вокруг лежат разрезанные и простреленные насквозь сапоги.
Командир, обер-унтер-офицер из Экернфёрде (городка в Шлезвиг-Гольштейне), завтракающий в своей каюте, описывает мне ситуацию с помощью ножа и вилки: «Вот здесь они и вынырнули из темноты. А нам накануне сообщили о группе наших кораблей. Потому-то мы и не стреляли, хотя и подали опознавательные сигналы. В ответ получили по зубам. У них было гораздо больше кораблей. Это была абсолютно
Немного позже вижу убитых. Они лежат, словно надломленные деревца. Их уже охватило трупное окоченение и потому вряд ли можно будет уже распрямить. Мой товарищ по Академии по фамилии Св;бода был также окоченел и тверд когда я нашел его меж темно-зеленых зарослей водных растений в пруду Мекленбурга. Св;бода перегрелся на солнце и плотно поев полез в вечерних сумерках в воду. Этого ему хватило за глаза. В таком вот согнутом каменном оцепенении его нельзя было даже в гроб уложить. Пришлось его, из-за погнутых к груди колен и согнутых рук, оставить лежать на голой земле рядом с гробом.
– Весело лежит, – сказал проходивший тогда мимо крестьянин, уже видавший много утопленников. Позже я думал: Начало и окончание трупного оцепенения очень важная точка опоры для криминалистов.
И этим парням придется здесь еще поваляться, пока снова смогут вытянуться.
Подчас я ощущаю себя переодетым шпионом, отменно экипированным качественной легендой и документами. Но как это выглядело бы на самом деле, если бы меня при таком блуждании по краям и весям действительно приняли бы за шпиона – шпиона с первоклассно сфабрикованными фальшивыми документами? Подписанный самим Кейтелем пропуск в кармане моего кителя давал мне такие полномочия, что в самый раз для настоящего шпиона.
В определенном смысле этого слова я и есть шпион: меня буквально разрывает от желания узнать как можно больше. Иногда я даже стыжусь своего любопытства. Может я больший шпион, чем маркиз Войер д’Аргензон? А как тогда быть с моей страстью к приключениям? Настоящая она или лишь бравада? И вообще: я уже выбрался из приключений или это судьба просто ослабила поводья?
Тут же пронзает мысль: надо черкануть пару строк своей конторе. Вопрос только: О чем? Об ожидании, которое нам здесь демонстрирует противник? Как мне не хватает сейчас умения нашего военкора Маркса буквально из ничего делать шикарный материал.
В небе мелькает тень, я ору и водитель бросает машину вправо, мы летим вон из нее и в укрытие. А память услужливо подсказывает не бежать в ту же сторону, что и водитель…
Скоро замечаю, что мы одни: ну, кто в ясный день наяривает на машине по прибрежной дороге? Солнце буквально слепит меня и я невольно прищуриваюсь. Хочу первым увидеть в небе этих «трубадуров».
Опять проезжаем мимо небольшой местной гавани. Вокруг окружающего пирс палисадника стоит уродливый, покрашенный белой краской бетонный забор. Здесь годится лишь бетон, поскольку любой другой материал быстро проржавеет или сгниет.
Уже полдень. Лежащие на лугу рябые коровы степенно пережевывают свою жвачку. Рогатая скотина показывает здравый пример: нам тоже надо бы прилечь где-нибудь в теньке и перекусить. Но вероятнее всего, этот приятный момент придется отложить на потом, т.к. навряд ли вражеские пилоты рассчитывают на то, что найдутся сумасшедшие, решившиеся на поездку в ясный день.
Ощущение такое, словно мы едем по местности охваченной глубоким сном: Нигде никого, а лишь вновь и вновь мелькают по сторонам дороги остовы машин попавших под бомбовые удары, и ржавчина еще не успела съесть их.