Крепость
Шрифт:
Как я рад, что в этот момент держу в руках фотоаппарат и могу играть тяжело занятого чело-века, вместо того, чтобы стоять в шеренге этого цирка.
Подхожу вплотную к фронту строя и слышу легкий шепот Второго помощника:
– Этот остряк мог бы также спокойно придти и на пристань.
Коренастый человек, одетый в хаки, встает перед строем. Его короткие штаны слишком широки. Икры толстые как кегли. Он раздвигает ноги и сжимает колена. На этом, теперь кривоногом фундаменте, напоминающем букву «Х», он держится твердо, выпятив вперед живот. А между отогнутыми уголками воротника его рубашки-хаки блестит настоящий
Черт его знает, как только этот коротконогий, толстожопый «герой войны» надумал нарядиться в гольфы и короткие штанишки. Почему он не оделся, к примеру, в матросский костюм фирмы Bleyle с воротником-гюйсом? Вот бы расхохотался Старик, если бы он мог все это здесь видеть. А для меня стало настоящим открытием, что кривоногий в движении человек, может стоять, установив ноги буквой «Х»!
Командир Флотилии зычным голосом начинает свою речь, и в то время как я целюсь в него визиром моего фотоаппарата, слышу:
– ... Борьба до последнего вдоха... непреложная верность Фюреру... немец никогда не станет слугой...
Тут уж я опускаю фотоаппарат и удивляюсь: Тысячекратно произнесенные громкие фразы! Как можно их все еще лаять, еще и теперь, с такими вокальными усилиями? Как будто бы я был виноват в этом, от стыда за весь этот спектакль, опускаю взгляд – так, как будто ищу выброшенные вопреки Уставу сигаретные окурки. Внезапно раздается клич «Окончательная победа» и снова поднимаю голову. Галлюцинация? Неужто командир Флотилии и в самом деле произнес это слово?
– Окончательная победа! – звучит опять.
Никаких сомнений. Нет, его голос не дрожал от цинизма. Кажется, нет и намека на moquerie. Эти его слова буквально пронзают все вокруг.
Не понимаю, как можно отважиться высказывать их ввиду тотального краха?!
Приходится сдерживаться, сжать зубы, чтобы не заорать: У Вас что, из башки еще не выветрилось все это говно?
Не поднимай взгляда! Приказываю себе.
Лучше, сфокусируйся на дворняжке, на этом черном адском животном, которое, если только приподнимется, этого коротышку, конечно, же превзойдет ростом. В своей лохматой шкуре эта скотина должна отчаянно потеть. Язык вывешивает далеко, толстая голова с болтающимся языком покачивается туда-сюда: Очевидно, дворняга ищет тень. Но только мы бросаем тени на этом пустом плацу. И дворняга, кажется, понимает это: Странно подпрыгивающей, но мягкой, упругой походкой пес трусит рысью во фронт строя, и затем вплотную втирается между Номером 1 и дизельным механиком с такой силой, что весь передний строй дрогнул, а эти двое чуть не падают на плац. Наконец, он устраивается между первым и вторым непосредственно у их ног.
– Положеньице! – шепчет рядом со мной Второй помощник. Из строя доносится отчетливая ругань.
Болтуну перед нами все нипочем. Он вовсе не думает о том, чтобы немедленно отозвать эту черную скотину свистом или окриком. Это должно отчетливо показать нам за кого он нас считает, этот наш господин шеф Флотилии.
Я сосредотачиваюсь, в то время как ярость кипит во мне, своим визиром на командире под-лодки, который стоит сейчас почти впритык перед фронтом экипажа – а именно на его виде в профиль: слегка изогнутый в коленях, спина согнута, впавшая грудь, острый кадык. Тонкая шея, маленькая голова,
А плечи? Как они свисают развернутые в мою сторону! Замызганный китель, на несколько размеров больше необходимого, и эта его фуражка, что сидит у него на темечке как на манекене. Такой вид, будто его птичья голова стала еще больше!
Что они только сделали с этим человеком!
Он не старше меня ни на год, а уже выглядит как трясущийся от дряхлости старик. И напротив – эта тугая, лоснящаяся рожа командира Флотилии!
А коротышка буквально гимнастикой занимается перед фронтом стоящего на солнцепеке экипажа и представляет себе, что он тужится имитировать оратора: Чистое сумасшествие!
Но чего я хочу?
В Бресте это было также, до тех пор, пока янки не придвинулись, не иначе чем здесь!
Кого интересовали в Нормандии те скотобойни?
Это относится также и к моему новому опыту, что где-то может бушевать война, настоящая война с тяжелыми орудиями и бомбардировками, а всего лишь в нескольких километрах от смертельной битвы, нам видятся только молнии и гром – в виде красивого фейерверка.
Теперь все изменилось! Теперь им приходиться всерьез рисковать в Бресте своими шкурами! – Как красиво это звучит – «своими шкурами»! В действительности у наших парней в Бресте будут в клочки разорваны взрывами тела, и жизнь больше не появится в них. Сейчас из них просто делают мясной фарш.
– «Дважды прокрутить?» спрашивал меня мясник, когда я приходил в лавку за мясным фаршем, чтобы бабушка смогла сделать кенигсбергские клецки.
Бедолаги в Бресте будут также прокручены дважды. Тяжелая артиллерия и сверх этого налеты бомбардировщиков – мало не покажется! Все вместе равно пятикратной прокрутке фарша. А здесь эти идиоты ведут себя так, словно вовсе не знают, что идет война, и этот господин «Шеф» может позволить себе заниматься пустопорожним трепом... После медосмотра адъютант сообщает мне, что я должен предстать через 10 минут перед командиром Флотилии. А могу ли я позволить себе прежде принять душ или искупаться, интересуюсь у него.
– Нет, ни в коем случае!
Хорошо, будем вонять грязью и сраньем!
На стук в дверь командира флотилии не раздается никакого ответа. Значит, снова сильно и отчетливо постучать согнутым правым указательным пальцем и затем нажать ручку двери.
Охренеть, как здесь все выглядит!
Шефа нет в его лавке – лично нет, но все стены заполнены им: В позах героя повсюду он.
При этом много фото дамочек и пластинок с музыкой, и все под стеклом и в рамках. Большая картина показывает его на балконе, а внизу многочисленные люди машут букетами цветов и высоко тянут руки в нацистском приветствии. Балкон, наверное, принадлежит ратуше. «Родина приветствует фронт!» – так должно быть звучит название картины.
В витрине со стеклянными дверцами стоят кубки. Хочу проверить, поступили ли они от Стрелкового клуба, кегельного клуба или еще откуда-то, когда с сильным скрипом распахивается дверь кабинета адъютанта: Коротышка с прилизанными волосами и одним лишь банным полотенцем на теле, которое едва покрывает больше чем его член входит в кабинет!
Тысяча чертей, господин шеф Флотилии уже принял душ! В сравнении со мной ему вовсе это было не нужно, но он позволил себе эту роскошь, заставив меня ждать.