Крепость
Шрифт:
По пахнущей смолой улице, навстречу мне, двигаются белые куртки. Другие белые куртки ручейками сочатся из дверей казарм: матросы в белой такелажной форме напоминают растревоженный муравейник. Чему удивляться: здесь должно быть размещается весь управленческий корпус ВМФ. Думается, что здесь, со всей обслугой более пятьсот человек.
Между казармами обнаруживаю пару одноэтажных каменных зданий. В одном, по слухам, живет Дёниц с супругой. Госпожа Дениц – в моих ушах это сочетание звучит довольно смешно. У них двое сыновей – тоже офицеры флота.
Абсолютно растерялся от того, насколько
А где я посеял свою белую форму? Ведь еще в начале моей фотокарьеры я ее носил. К моему образу жизни в Ла Боле хорошо подходила как раз белая униформа. Но здесь?
Перед зданием штаба в глаза бросаются две мачты: на одной понуро повисший от безветрия военно-морской флаг Рейха, на другой белое полотнище с изображением Железного Креста и перекрещенными жезлами гроссадмирала. Если бы я не знал, как этот флаг выглядит, то ни за что не догадался бы что это он: под слепящим в безветрии солнцем он висит бессильно, словно тряпка. Этот флаг висит здесь с 30 января 1943 года. А это значит, что я не ошибаюсь: с нашей последней встречи с Дёницем прошло довольно много времени. Еще никогда у меня не было так тяжело на сердце перед официальной встречей с ним.
В нос бьет знакомый запах: здесь пахнет также как и у меня в ателье – скипидаром. Что за свежий, такой пряный ароматный воздух после всех тех запахов гари, чада и грязи!
Я непросто вдыхаю этот пьянящий меня аромат, нет, я как можно сильнее раздуваю ноздри, словно токсикоман, наслаждаясь этим насыщенным скипидарным духом воздухом.
Чувствую, как с этим воздухом в меня вливается странная сила: она действует как успокаивающий бальзам на мои напряженные нервы. Скипидар против Деница! Это верное средство. Мой Бог! Что за дела ждут меня здесь в скором будущем с этим убийцей и его штабными жеребцами? Я же художник!! Вдруг на ум приходит фраза, которую я когда-то учил на уроке итальянского языка: Io sono pittore! Звучит слишком напыщенно? Пусть так. Но эти слова звучат во мне снова и снова: Io sono pittore! Io sono pittore! А затем, будто на рекламном щите огромными буквами высвечивается: IO SONO PITTORE! Настроение такое, словно я взял на себя некое обязательство.
В здании на меня налетает – молниеносный, совершенно противоположный тому, что на улице – запах: воняет пронизывающим запахом плохой дешевой мастики для натирки полов. Широкие проходы покрыты линолеумом, как в больнице, и черт его знает, кому пришла в голову эта дурацкая мысль о его натирке мастикой!
Одетые в белое фигуры попадающиеся мне навстречу, очень уж смахивают на санитаров. Даже доносящиеся разговоры звучат как в больнице. Имеется и этакая «операционная». Мысленно улыбаюсь: операционная! А начштаба – это главный хирург. «Решительные меры!» – «Ночь длинных ножей!» такой тон Деница как раз подходит для этой обстановки.
Жаль только, что нельзя
После того, как дежурный по корпусу направил меня в другую казарму, я подумал, что такую жизнь может выдержать лишь человек с циничным нравом Геринга. Вести здесь жизнь этакого пансионера. А начальник штаба? Знаю его уже несколько лет: в обычной жизни он совершенно не представляет никакой ценности. Манеры его совершенно напоминают манеры гражданского чиновника, даже сама форма на нем придает ему странный, вовсе не военный, вид. Наград начштаба не носит. Может, у него их попросту нет? О его жизни я практически ничего не знаю. Может и так оказаться, что он никогда и не был на борту боевой подлодки.
И, наверное, он здесь такой не единственный. Здесь наверняка полно тех, кто еще ни разу не ходили на подлодках.
Однако о Денице, его будто бы недостаточном фронтовом опыте нельзя сказать подобное, т.к. он со своей подлодкой во время 1-й Мировой войны, в Средиземном море был накрыт англичанами и попал к ним в плен. О том, что он затем с успехом разыграл сумасшедшего, здесь лучше не упоминать.
В общем, все выглядит так, словно начштаба служит здесь первым мыслителем, занимая при этом незавидную роль, в то время как Гроссадмирал считает, что именно его мыслительная деятельность занимает основное место.
Начштаба уже проинформирован своим адъютантом о моем прибытии. Когда я наконец нахожу нужную казарму и докладываю о прибытии, то едва сдерживаюсь, чтобы не сказать лишнего и не проговориться почему меня направили именно сюда.
Начштаба берет у меня сопроводительное письмо и стоя начинает его читать. При этом я осматриваю его вытянутое, морщинистое лицо, похожее на морду таксы. Вид мечтателя. Я бы многое дал, чтобы избежать этого взгляда исподлобья, словно рентгеном просвечивающего всего меня. И вовсе не веселье испытываю в тот момент, когда его колючий взгляд впивается в меня.
– Адъютант господина Гроссадмирала ждет вас! – произносит начштаба ледяным тоном, а затем обязывает меня завтра, после побудки, прибыть к нему снова. А до тех пор я, возможно, найду время и возможность доложить господину Гроссадмиралу о деле. Ведь если он правильно понял, добавляет начштаба, то на первом месте стоит необходимость для меня добиться переиздания «Охотники в море», а затем обращение к Деницу с просьбой позировать в качестве модели для большого портрета к следующей Великой Германской Выставке искусств в Мюнхене. И все эти дела, как он понимает, дела, не терпящие отлагательств, но так быстро их не сделать.
Мною овладевает мысль, что по моей слишком военной мине трудно увидеть охватившее меня чувство радости: ничего лучшего я и желать не смел, как то, что писание портрета невозможно в ближайшее время. Ну, что ж:
– Покорнейше благодарю, господин адмирал! – аккуратно, но не слишком молодцевато отсалютовать и кругом шагом марш – в здание, где находится адъютант.
Эта казарма один в один повторяет казарму начштаба. К тому же и пахнут они одинаково. Только на этот раз, вместо линолеума в проходе лежит, прямо на досках пола, ковровая дорожка, а стены оклеены картоном, покрытым белой известковой краской.