Крепость
Шрифт:
Адъютант Деница – офицер в чине фрегаттенкапитэна. Выглядит очень молодцевато и, наверное, фанатично предан фюреру. В любом случае мне не стоит портить с ним отношения. В манере держаться он полная противоположность начштаба: важность и неприступность так и выпирают из него. С важным видом адъютант разъясняет мне, что господину Гроссадмиралу будет чрезвычайно трудно найти для меня время. «Знаю! Знаю!» – так и рвется из меня. Но я молчу и разыгрываю полное спокойствие и кивая выражаю абсолютное понимание того, что говорит господин фрегаттенкапитэн: могут пройти дни и в том, что и потом найдется время для позирования он совершенно не уверен, поэтому мне лучше прийти завтра с утра. Завтра, правда, тоже очень занятой день, но он посмотрит, что можно будет для меня
Сфотографировать? Звучит во мне эхом. Ну да, ведь на это как раз и упирал господин фрегаттенкапитэн. Завтра утром, узнаю дальше, господин Гроссадмирал будет держать речь перед молодыми офицерами, откомандированными сюда как раз для этой цели. На эту церемонию сюда прибыли офицеры из боевых и учебных флотилий. Церемония обращения господина Гроссадмирала к молодым офицерам пройдет на большой площади перед штабом.
Слушая монотонный голос фрегаттенкапитэна, думаю: Как здорово, что все свои вещи я оставил у ворот на КПП. Иначе мне пришлось бы с еще более глупым видом стоять перед этим напыщенным щеглом.
– Уверен, что вы наверняка хотите увидеть вашего коллегу по роте пропаганде господина обер-лейтенанта Людерса! – произносит адъютант далее и на его губах играет мягкая усмешка. «Бюро господина обер-лейтенанта Людерса находится в соседнем здании. Боцман в курсе дела …. Это рядом – в соседнем здании».
Ну, наконец-то: слегка поклониться и с обязательным: «Покорнейше благодарю, господин капитан!» – руку к козырьку и четкий выход. О том, что я вовсе не горю желанием встретиться с певцом геройских буден Людерсом, который уже длительное время прикомандирован к штабу Деница, фрегаттенкапитэн мог и не знать. Но т.к. певец героев меня не терпит, то мне будет лучше посетить его прямо в его Бюро. На ум приходят фразы типа: «Дай ему отпор» и «Постарайся его одурачить».
Штабной унтер-офицер встречает меня в Бюро и предлагает присесть на грубосколоченный стул. Из соседней комнаты до меня доносятся голоса Людерса и его собеседников – слышно буквально каждое слово. Очевидно, у певца героев имеется сотрудник, которому он диктует какой-то текст – словно призывы к пьяным командирам: «Это должно сильнее звучать! А это звучит как письмо школьника!» – доносится через полуоткрытую дверь. «Я бы сказал здесь нужно больше души вложить в слова. Ну, дальше!» – «Огромное испытание, самоотверженная борьба?» – «Это, знаете ли уже затаскано. Надо что-то новенькое найти!» – «Хладнокровные удальцы и экипажи, полные решимости?» – «Да, что-то в этом духе! Ну-ка еще разок, сначала!»- «Наши сердца полны грусти: одна из жесточайших и суровейших битв проходит на поле чести …» – «Нет, нет. Не поле» – «… проходит как борьба против Альбиона» – «Да нет. Лучше так: против наших врагов». А затем так же и дальше: «Образцовая жизнь нашего солдата находит себя в его геройских действиях и блестящих успехах в тяжелой борьбе за свободу народа Германии. И эта жизнь наполнена духом наступления и желанием победы …». Вдруг Людерс прерывает свою речь: очевидно, придумывает пафосную концовку.
Сижу как на иголках. Ярость переполняет меня. Этакий менестрель из Нюрнберга! – звенит в голове. Засранец, прости Господи! И вновь: «Нет, «успех» и «успешный» – звучат не очень красиво. Но вот, послушайте-ка, что я тут набросал: «Он знал, что не одна лишь готовность к действиям и храбрость определяют успех командиров подлодок, но также спокойные размышления, хладнокровный расчет и холодный рассудок, с учетом всех условий при атаке на корабли противника. Во всем этом сплетается все лучшее, что накоплено годами службы и тщательной подготовки офицеров доблестного германского флота, которые приносят свои плоды сегодня в нашей борьбе, и которые замешаны на мужестве, выносливости и постоянной готовности к действию, что вкупе и гарантирует германское превосходство…» – «Звучит отлично!» – «Ну, так тому и быть!». Поражен
«В заключение я здесь еще приготовил вот это – возможно вы застенографируете это тоже: «Образцовый немецкий солдат объединится со своими товарищами в геройской смерти. И будет … и в море …» А как иначе сказать «кладбище» – «погост» или «небеса»?» – «Небеса» – звучит лучше. Перекликается с «небесами обетованными». И добавьте: «По своей боеготовности наши новые лодки превосходят лодки противника» и еще: «… для того, чтобы уничтожать врага при боестолкновении». Это надо ПОСТОЯННО повторять! Мы должны это ПОСТОЯННО вдалбливать в их головы!» – «Еще надо где-то вставить слова: «Пали за народ и Фюрера!» – «Да. Это просто необходимо. Но эти слова надо вставить в конце текста. Мне надо, чтобы весь текст был переписан набело через два интервала.» – «Как обычно!» – заключает другой голос.
Дверь распахивается и на пороге возникает мой «певец» – высокий и рослый блондин. Лицо излучает довольство.
Людерс интересуется, что я тут делаю, в Коралле.
– Рисую Деница! – скриплю в ответ. А затем добавляю: – ВМФ должен быть представлен лучше, чем в прошлом году в Доме Германского Искусства.
– Рисую господина Гроссадмирала! – с издевкой поправляет меня Певец. – Но в этом вам не везет? Я имею в виду в данный момент? – И все это произносит с затаенной злобой.
– Топп уже был здесь! – Людерс меняет тему разговора: – Вы с ним были в седьмой?
– Так точно! – отвечаю очень кратко, и это вызывает неодобрительный взгляд Певца. Ну, а как надо было ответить? Мы говорим еще о паре пустяков, а в голове бьется мысль: жаль, что я пропустил Топпа!
– Ну, мы еще увидимся! – церемониально прощается Певец.
В своей комнатке даю волю накопившемуся за день гневу. Провал! И эта мысль приводит в ярость. На подлодках провала не было. Там никто никому не подставлял подножку. На подлодке, если не быть всем вместе, то можно легко быть раздавленным толщей воды. Только ЭТОГО никто не хочет знать. И при этом, отмечая боевой поход подлодок, надо признать, что их уход с т.н. «арены битвы» происходит совершенно незаметно для стороннего наблюдателя. Подлодки с экипажами сдыхают в абсолютной секретности. И коль уж пропаганда взяла подлодки в оборот, то хотя бы не забывали, что подводный флот это совершенно отличный от других род войск! Скопившаяся во мне ярость болезненным комком собралась где-то в животе, а потому, выйдя из комнаты, интересуюсь насчет столовой. Нужно выпить чего-нибудь и успокоиться.
Вроде и выпил всего ничего, но быстро начал пьянеть и видения как наяву захлестнули меня: от падения авиабомбы, где-то у Гибралтара, наша подлодка U-96 перевернулась, дала крен на нос и с огромной скоростью понеслась в пучину, а я вижу себя при этом – здесь, в этом сосновом лесу под Берлином. Вижу, как присев в проеме переборки и крепко держась за какую-то трубу, с силой сжимаю ее под коленками. Обхватываю эту трубу и словно наяву чувствую ее холод – будто моя рука и в самом деле сжимает трубу изо всей силы. В тоже время невыносимо слышать, как вокруг меня все щелкает, стонет и трещит, т.к. борта лодки не выдерживают давления глубины. А затем вдруг резкий удар и перекрывая весь этот шум, звенит ледяной голос старпома: «Приехали!»
Милостивый Господь сыпанул нам под киль гору песка: лодка легла на грунт!
И потом, каждый раз, когда я позже видел уходящую в море подлодку, передо мной, как наяву, возникало видение того, что должно было бы произойти где-нибудь в просторах Атлантики: то ли от попадания в нее авиабомбы, то ли от «поцелуя» с глубинной бомбой.
В подлодке, если ее «поцелует» Томми, навсегда останутся на глубине 50 человек. Полсотни молодых парней. И они в прямом смысле этого слова «лягут на дно». Такая «поездка в ад» может стать вечным путешествием в морскую пучину. Падение лодки трудно рассчитать метрами в секунду, т.к. пораженная бомбой она имеет еще некоторый запас плавучести, которая замедляет ее падение в глубину.