Крепость
Шрифт:
– Ай-яй-яй, вскричала дева, – доносится голос Бартля, – и это были ее последние слова.
Там – справа впереди – наверное, взрываются боеприпасы. С лесной опушки, быстро разбухает, уносясь в вышину черный дым. Какая мерзость, что никогда не узнаешь, имел ли там успех внезапный удар Maquis или же это были наши собственные бойцы, уничтожавшие боезапас. Конечно, нам здорово помогло уже с самого начала нашей поездки то, что наш «ковчег» с первого взгляда едва ли можно принять за регулярное транспортное средство Вермахта. Если только наши тряпки еще больше будут загрязнены и обтрепаны, а наши восковые лица еще больше будут покрыты небритой щетиной, то мы скоро будем выглядеть совершенно как бродяги. Новые дымовые сигналы возникают прямо впереди над лесной опушкой. Вижу еще дым справа вдали, а теперь также и слева чадящее облако. Выглядит так, будто этими дымами по-дают сигналы – как у индейцев: Может и так статься, что таким образом сообщается о нашем прибытии.
Чертовы
На развилке вновь перевешенные дорожные указатели. Сделано плохо: Указатели просто направлены в противоположные стороны. Таким образом, что это заметит даже ребенок. Мы, впрочем, давно едем по наитию. Для нас господа террористы должны придумать нечто более интересное! Упираюсь взглядом в дальний угол видимого горизонта, чтобы обозревать сразу все: Ленту дороги, оба дорожных кювета, небо, и близь и даль. Особенно подозрительными считаю от-дельно стоящие дома. И снова водонапорная башня! Но мы их уже столько оставили позади, безо всяких приключений, что ее вид меня вовсе не беспокоит.
~
Бартль сильно удивляется, когда наталкиваемся на солдата-пехотинца. Из нас троих Бартль производит не самое приятное впечатление, будто дерзкая карикатура на все военное. И его поведение полностью соответствует его виду: Он играет роль старого, потрепанного, но радушного «морского волка», которого ничем нельзя пронять. Когда у нас есть зрители, он беззлобно подтрунивает над «кучером». Этакий good old fellow – компетентный во всем, персонифицированный практический ум. Спустя, кажется, целую вечность достигаем Richelieu. Об основателе спроектированного на кульмане города знаю, что он был кардиналом и министром при Людовике XIII и основал Acad;mie Fran;aise. Мой стук по крыше кабины останавливает «ковчег» прямо посреди городка. Меня так и подмывает побывать в роли туриста.
– Ради дополнительного образования, – сообщаю Бартлю.
На что тот выказывает явное неодобрение. Знаю, знаю: Нас могут застрелить здесь из сотни окон. Но эти изящные дома не выглядят как места для засады. Более того: Здесь просто не пах-нет этим. И в этот самый миг раздается выстрел. Внезапно начинается пальба сразу с нескольких сто-рон, и мы оказываемся в самой ее середине. Посреди полного дерьма. Выстрелы гремят и гре-мят, но нигде не видно ни одного человека. Мое сердце стучит в горле. Невольно вслушиваюсь в посвистывание пуль: Пули, которые ты слышишь, когда они свистят, точно не попадут в тебя! «Кучер» и Бартль укрылись за «ковчегом». В несколько прыжков оказываюсь там же. Но на какой стороне «ковчега» сейчас безопасно? Откуда раздаются выстрелы? Проклятье, только этого нам и не хватало! Тем не менее, где-то глубоко мелькает мысль: Вот чертова банда, бесится с жиру, лупит всле-пую в белый свет, как в копеечку... Как-то вдруг стрельба стихает. Если бы мое подразделение не состояло всего лишь из двух храбрецов, я бы теперь же выкурил этих сволочей! Блажен, кто верует! Сейчас надо во все глаза смотреть, чтобы улепетнуть отсюда подобру-поздорову обратно на открытую местность. Чтобы прогнать страх у Бартля, говорю:
– Похоже, боеприпасы у них на нуле!
– Кажется, только на нашей стороне, господин обер-лейтенант! – отвечает Бартль, еле ворочая языком. Отчетливо вижу, насколько он взволнован.
– Это было для нас настоящее крещение огнем! – добавляю поэтому, несмотря на одышку.
– Я так крестился еще в 1917 году, – отвечает Бартль.
«Кучер» же вообще не произносит ни слова. О, Господи! Нет, я вовсе не жалею о моем под-разделении! Richelieu – это название я запомню теперь вдвойне: Кардинал и этот обстрел! Когда мы вновь катим по дороге, упрекаю себя: Было грубой ошибкой уехать так далеко от основной дороги. Могло бы закончиться довольно печально. Но почему в нас не попал ни один из выстрелов? В «ковчеге» ни одного попадания, а он представляет собой довольно большую, объемную цель. Хотели ли нас просто прогнать какие-то сумасшедшие этой беспорядочной стрельбой? Незадолго до подъезда к следующему местечку мотор глохнет. «Ковчег» медленно катится и останавливается. «Кучер» поднимает капот двигателя и исчезает в нем всей верхней частью туловища. Авария? Но «кучера» не так легко сбить с толку.
– Свечи зажигания накрылись! – докладывает он совершенно спокойно. – Или распределитель зажигания.
Пристально всматриваюсь в карту, так, будто могу сократить расстояние таким способом внушения. Я бы охотно помог «кучеру», но как должно производиться воспламенение от древесного газа, в этом совершенно не разбираюсь. Выясняется, что у «кучер» нет запасных свечей. И, тем не менее, он преисполнен надежды, что ему удастся реанимировать старые. Но для этого требуется время. Короче: Вынужденная остановка. Меня так и подмывает громко выругаться, но делаю вид, что все в норме. Бартль тоже проявляет редкое равнодушие.
– Думаю, там впереди в деревне должен быть какой-нибудь трактир – или пара, а то и тройка подобных забегаловок... Как насчет
– Нет, Бартль! Оставайтесь с «кучером». Только когда я вернусь, Вы сможете уйти, понятно?
– Конечно, господин обер-лейтенант! – Бартль пристукивает пятками как истинный вояка.
Это захолустье совершенно не в моем вкусе. Громкий лай собак за закрытыми дворовыми воротами. Представляю себя скрывшимся преступником, грабителем банка, объявление о розыске и задержании которого опубликовано всеми газетами и которому ничего больше не остается, как еще немного отсрочить свою поимку. В самом деле, пройдя метров пятьдесят, наталкиваюсь на трактир и говорю себе: Давай, по-смотрим, как он выглядит изнутри и какую выпивку предлагает. На низких камышовых стульях, в полумраке сидят несколько старых, изможденных крестьян. Ветераны, которые видели уже слишком много, чтобы интересоваться еще и мной. Они только медленно поворачивают ко мне свои непроницаемые лица. Враждебно настроены? Нет, лишь замкнутые и тусклые лица. Сидр это все, что есть в их мутных стаканах. «Моча монахини», как называл его Старик.
Сильно пахнет чесноком и стариками. Чувствую себя так, словно оказался в одной из картин Ван Гога, нарисованной им в начале его карьеры художника в Borinage. Заглотнуть чего-либо, говорю себе, и быстренько уйти.
А старики сидят с таким видом, как будто это вполне естественно, что я здесь засветился. Вместо сидра мне подают настоящую яблочную водку. Ну, кто бы сомневался! Я словно оживаю. Когда снова выхожу в свет дня, то невольно зажмуриваюсь: Солнце стоит уже достаточно высоко. La douce France! А у меня земля горит под ногами. И здесь мне все это кажется совсем не кошерным. Но где же молодые мужчины? Какой-то мальчик играет в футбол пустой консервной банкой, и он, кажется, уже давно является единственным мужчиной моложе шестидесяти лет. Бреду назад и уже скоро слышу, что мотор «ковчега» снова тарахтит. «Кучер» сияет сквозь грязь на лице как нюрнбергский фигурный пряник.
– Ему удалось обновить обе чертовы свечи! – хвалит его Бартль.
Все еще не могу понять то, что мы правим повозкой американской конструкции с 12-ю цилиндрами и при этом не используем ничего иного кроме древесных отходов для получения газообразного топлива и что этот мотор жрет все, что ему предлагают. Оказываюсь на своем наблюдательном пункте, позволяю обрушиться на меня странно звучащим французским словам, пришедшим на ум: Andouille – мягкая колбаса. Notre grand admiral se sent comme une andouille vis-;-vis de son F;hrer. И затем несколько особых фраз: Le F;hrer l’a eu – Фюрер надул его. Quel abruti – Что за идиот. La grande bedaine – Толстый Боров – nous a joue un mauvais tour – сыграл с нами злую шутку: Il n’y a pas d’avions – Нет никаких самолетов. Nous avons pay; pour le savoir – Мы заплатили за обучение. Какой-то старик встречается нам словно тень. Через плечо у него коса, как у смерти. Машу ему правой рукой, старик машет в ответ. Во мне звучит: clopin-clopant – ковыляй себе прихрамывая. «Кучер» пытается аккуратно набрать скорость. Он тоже хочет вырваться из этой проклятой местности. И сделать это прежде, чем солнце совершенно исчезнет за горизонтом. «Кучер» с его звериным инстинктом! Когда-нибудь мы здорово собьемся с курса. То, что мы имеем теперь под колесами, совершенно иное, чем обычная дорога. Скоро стемнеет, а у нас нет никакого представления, где находимся. Едем по прямой, бесконечной аллее. Если бы Maquis были настороже, то стволы деревьев должны были бы лежать здесь рядами, перекрывая дорогу. Ради Бога! Только не сглазь! ругаю себя, когда мелькает подобная мысль, и я сплевываю. Я не заметил, как на небе появились плотные облака: Погода ухудшается. А над облаками звучит гул авиамоторов. Напряженно вслушиваюсь: Скорее всего, одинокий самолет. Но чего это он здесь потерял? Может диверсантов сбрасывает? Постепенно становится так темно, что мы едва можем двигаться дальше. Кажется, нам не удастся найти прибежище в немецких частях. Стоило пораньше об этом по-заботиться. Ладно, ничего иного не остается, как остановиться где-нибудь вне дороги и провести ночь в «ковчеге». В бледном свете вижу, что мы проезжаем мимо развилки. Приказываю остановиться и объясняю Бартлю свое намерение. Сдаем немного назад и движемся дальше по объездной дороге. Не проходит много времени, и я замечаю небольшой лесок. Хорошо, хорошо, говорю себе, переночуем как следопыты! Я не чувствую себя при этом в полной уверенности: Холодно будет едва ли, но придется до утра нести вахту. Скоро наступит утро, говорю себе, мы нашли место для привала, и вплоть до Loire уже не может быть слишком далеко.
ВДОЛЬ ЛУАРЫ
Кукареканье петухов раздается с обеих сторон дороги, и это уже на протяжении несколько часов. Эти петухи какие-то неправильные: Около часа ночи они начали и не прекращают до самого рассвета свои крики. Теперь я знаю точно, почему петух – и именно галльский петух – является гербовой фигурой Франции: Этот вид владеет ночью всей страной. Никакой шум не пронзает мне так сильно уши как это ночное кукареканье. Даже яростный собачий лай, сопровождающий нас при проезде деревень, не может сопоставиться с ним по силе воздействия.