Крепость
Шрифт:
Интересуюсь, можем ли мы купить здесь молоко. Крестьянин приглашает меня в кухню. Какой-то старик с кровоподтеками на лице, красными веками, руки подпирают трясущуюся голову, безмолвно сидит на корточках рядом с большими старыми часами. На кухне всей мебели — стол, стулья, Да самодельный шкаф.
Молодая девушка, смущаясь, заходит на кухню и застенчиво говорит, что молока больше нет. Сливки уже сделаны.
— А обрат? — Задаю ей вопрос. — Du lait maigre?
Она не понимает, что я хочу, пока старик не подсказывает правильное слово: «Petit lait»
— А, ну так бы и сказали. Этого добра хоть залейся. — И вскоре она приносит широкую миску. Крестьянин начинает разговор о засухе. Несмотря на прошедшие дожди последних дней, воды совсем недостаточно для скота. Внимательно дружелюбно выслушав его причитания, прикупаем еще яиц и масло.
В соседней деревушке должен располагаться штаб полка. Туда мы и едем. Возможно, говорю себе, мы найдем тяжело бронированный бункер, который я смогу нарисовать.
Проворный капитан охотно показывает мне на карте уже установленные оборонительные заграждения: основную работу выполнили войска Роммеля, установив свои «зубочистки»: на этой плоской местности, без естественных препятствий, планеры противника все зубы теперь себе повыбивают при посадке. «Если начнется у нас, то мы создадим морской и наземный фронты. Мы просчитали все варианты одновременной высадки врага на берег с моря и воздуха, на глубину до пяти километров», поясняет капитан. — «Нам предстоит почетная миссия не допустить соединения морского и воздушного десантов.» То, как он планирует это осуществить, капитан не выдал.
Единственно, он несколько обеспокоен тем, что несколько недель уже не видел ни одного немецкого самолета. Правда, пролетели недавно несколько ФАУ-1, своего рода самолеты-снаряды. Но надежды на них слишком малы.
Интересуюсь артиллерией и узнаю: «На моем участке этот вопрос неуместен. А вот дальше есть артиллерийские позиции — они очень хорошо замаскированы. с моря их точно не обнаружить.» — «Какого калибра орудия?» — «12 с половиной, максимально. Но знаю, что по морским меркам этого достаточно. Вопрос весь в том, а будут ли они тут вообще высаживаться? Я, например, с трудом в это верю. Если они и должны высадиться вторично, то, скорее в устье Сомма…»
Вновь изучаю карту: высадка на севере у Кана удалась. Союзники уже закрепились. А почему собственно, они не могут высадиться в другом месте и попытаться закрыть горловину получившегося мешка?
Местные названия деревушек сплошь оканчиваются на „…ville“. Мы сейчас в Benesville. И мне хочется тут и остаться. Место неплохое. Как раз для ожидания второй высадки, наверняка эти мысли приходят и союзникам. Отсюда можно попасть куда угодно. Здесь либо буду терзаться сомнениями, либо стану покойником. Эта Benesville расположена «стратегически» правильно. Итак, решено, размещаемся здесь.
Надо только определить свое бытие: собственную стратегию в Benesville! По правде говоря, сторожевые соединения не могли бы лучше расположиться.
Размещаемся в крестьянском доме. Семья, которой он принадлежит, размещается в одной комнате. Их всего трое: муж, жена, да пожилая уже дочь.
Этот одноэтажный, вытянутый в длину дом красив. Черный фахверк и крашенные белой известью пространства между балок, белые окна, белые ставни, темно-коричневые двери, серая крыша. Фахверк довольно мелок и такого же рода, как и во всей Нормандии: над передним фронтоном первого этажа тянется лента из высокопоставленных, почти в метр шириной рам, с наполнением из коротких деревяшек, образующих рисунок елочкой, да не просто, а так, что одни «иголки» обращены вверх, а другие вниз. Цоколь здания, несущий на себе весь груз, сложен из тщательно пригнанных блоков песчаника.
С поросшей лишайником шиферной крыши выходят на обе стороны слуховые окна, а рядом с коньком крыши большая каминная труба, разъеденная ржавчиной, что свисает с нее как задравшаяся штукатурка.
У дома ходят белые куры, на веревках полощется на ветру белье. Тут же двухколесная тележка, с колесами в рост человека.
Решаю сделать несколько набросков. Покрытый соломой открытый сарай с голубой телегой на переднем плане, задравшей в небо свои дышла — единственная диагональ к множеству вертикальных опор, стоек и столбов. Крестьянское подворье…
А в следующий момент обнаруживаю навозную кучу: шафранно-желтую, темно-коричневую, с копающимися в ней несколькими белыми, как облачка, курами — ожившая акварель.
Ничто не напоминает о войне. О ней не видно и не слышно. Кудахчут куры, кукарекает петух, стрекочут кузнечики. Стоит напрячь слух и слышу жужжание пчел.
Сплошная крестьянская идиллия — но знаю ли я, насколько обманчива эта тишина? Если бы меня спросили о моих ощущениях, я бы ответил «ирреальные».
Радио сбивает меня с размышлений. Оно сообщает об угрозе страшного возмездия Англии. Звучит так, словно в эту самую минуту Остров будет полностью уничтожен. «Введение в бой немедленное! Без передышки. Каждые 15 минут в Лондоне взрывается ФАУ-1!»
Задрав голову, изучаю голубое небо, Но ни одного снаряда ФАУ не видно. Где же стартует наше чудо-оружие, если не здесь, в самом близком к Острову месте?
Откуда-то издалека доносятся стрекот и жужжание, быстро набирающие силу гула. Это бомбардировщики, а не штурмовики. При приближении штурмовиков слышен высокий вой.
Когда мы, из-за моего желания исследовать окрестности едем в свежезамаскированной машине, внезапно на дороге вырастают солдаты — словно из ниоткуда, и я пугаюсь, т. к. даже не брал их в расчет. Вот черт. Испугался каких-то солдат. Но это так: ведь кто бы ни ехал по этой местности, должен прежде наверняка знать, что здесь нет военных. Они как мыши-полевки в жнивье…. Здесь могут быть сотни солдат на нескольких сотнях квадратных метрах, но вы видите только пару — тройку из них. Даже сарычу придется поднатужиться, чтобы их тут разглядеть.
Трудно представить, сколько солдат здесь прячется. В расположенной напротив Южной Англии, их солдаты могут спокойно передвигаться: никакой опасности от наших ВВС.
Офицеры, с которыми я беседую, непоколебимо верят в нашу окончательную победу. Никто не подступится к этим последышам фюрера, даже новости с фронта вторжения их не поколебали. Охотно бы узнал, что нужно, в самом деле, чтобы переубедить этих людей.
Никто здесь не интересуется общим положением дел. Никто из них не знает и о том, что союзники уже маршируют по улицам Рима. Невольно задумываюсь: эти парни живут одним днем и безоговорочно верят в светлый гений Фюрера! Вот они удивились бы, когда очнулись от этой летаргии!
Тишь да гладь — Божья благодать. Если бы не чувство нереальности этого обманчивого мира. Временами чувствую себя так, точно свихнулся. А разве не так? Куда я попал? Эти пышные луга, стада коров и укрытые деревушки, все это вовсе не цель моей командировки. Ах, если бы тут еще был Йордан! Водитель мне неприятен, да настолько, что приходится поднапрячься, чтобы не выплеснуть на него мое раздражение.
Настроение резко изменилось: никак не могу заставить себя работать. Но и без дела сидеть не могу. Чувствую себя как исследователь в джунглях: хотя он видит лишь листья, лианы да цвет, страх обуревает его сердце — страх перед змеями, смертоносными пауками и тому подобной нечистью.