Крепость
Шрифт:
— Все смываются, господин лейтенант! — Раздаются выстрелы, и я удивленно интересуюсь, что все это значит.
— Это французы. Они стреляют из домов. Вам нужно быть внимательным, господин лейтенант! Сейчас идет прочесывание, т. к. несколько парашютистов успели укрыться, но никто не знает, сколько их еще там. — При этих словах боцман указывает рукой куда-то на юг.
Старик, еще по самому нашему прибытии в гавань предчувствовал, что что-то было не так, как всегда. «Это мне не нравится!» — эти его слова я слышал, по крайней мере, трижды по пути в Сен-Назер. У Старика и в самом деле хорошее чутье на большие военные события. Но если дела идут совсем по другому сценарию? Например, так, как полагал ЭТОТ боцман: самолеты, прикрытые атакой на Сен-Назер, высадили вдоль реки Луары диверсионные группы. Там они могли бы лучше всего залечь на дно. Затем, едва оказавшись на твердой земле, переоденутся в гражданское платье, заговорят по-французски, а может быть, эти группы полностью состоят из французов…. А затем …. Что затем? Не могу представить себе ни одного более подходящего района для высадки десанта, чем дельта реки Луары: за Пэмбуфом до самого Порника лежит заливная земля, и навряд ли там у нас много войск. Вся эта местность самое подходящее место для укрытия высадившихся отрядов. Могу наизусть назвать тамошние населенные пункты: Сен-Бревин, Фроссей, Сен-Пьер-на-Реце, Сен-Мишель. Чудесные домики, много верфей, и довольно много рабочих, которые ездят в Сен-Назер на своих велосипедах на рабочую смену. Мы опять продвигаемся черепашьим ходом. Чувствую себя как прежде, когда в Хемнице что-нибудь где-нибудь происходило: сигналами тревоги для меня были трели свистков полицейских или шуршащие шины мчащихся пожарных машин. Я просто обязан был присутствовать при всем этом. Потому и приклеилось ко мне в училище прозвище «Фанатик катастроф». Впереди очевидно настоящее пекло, и я просто горю от нетерпения. Еще пять километров, но преодолеть их будет, наверное, нелегко. Ну и положеньице у меня: я должен убыть в Берлин к Геббельсу, и выехать надо сегодня вечером — но как мне это удастся, если я не могу проехать сейчас и метра? Скорее рак на горе свистнет, чем нам удастся продвинуться хоть на шаг вперед. Не видно ни одного жандарма, который мог бы навести порядок с помощью своего жезла и свистка. Недалеко слышны выстрелы, то и дело переходящие в отчаянную перестрелку. Неужели объявились господа партизаны? Ясно: вся улица нарочно запружена автомобилями, сбившимися в плотную пробку. Водитель без устали сыпит проклятья и постукивает правой рукой по баранке, словно руль в чем-то виноват. Какой-то солдат с карабином в руке подходит к окошку нашей машины и сообщает:
— Наша зенитка сбила несколько самолетов! — Солдат настолько взволнован, что едва может отдышаться. — Один рухнул в воду — его можно отчетливо видеть!
За развалинами подрагивают языки пламени, а низколетящие облака окрашены кремово-красными отсветами огня. Мучительно думаю: сфотографировать или нет развалины? Нет? А может раненых? Убитых? Составить конкуренцию трем-четырем коллегам, работающим в наших войсках уже длительное время? Или подождать рассвета? А может лучше проследить, чтобы все семь необходимых мне вещей никуда не делись и нанести послушные штрихи на рисунки, сделанные мной на подлодке, с тем, чтобы показать свою добычу, привезенную с собой из похода? Ладно. Решено: еще немного назад и вновь вперед, для того, чтобы попасть на шлюз. Возможно, Томми совершают повторную попытку, как и два года назад, только другими средствами…. Едва нам удается выбраться из пробки, и водитель вновь сосредоточился на этих двух метрах дорожного пространства перед капотом, чтобы не зацепить кусков разрушенных зданий, каких-то балок, кусков торчащей там и здесь арматуры, как внезапно показывается офицер полевой жандармерии, тщетно пытающийся завести свой мотоцикл. От него мы узнаем:
— Шлюз для подлодок, как вы видите, невредим. Но проехать на машине вам в любом случае не удастся. А если вы упретесь в шлюз, то назад уже не выедете.
И вторично меня пронзает та же мысль: Назад, в Ла Боль! Здесь для меня работы нет! На обратном пути пытаюсь сообразить, что все это, в целом могло бы значить. Это наступление Томми не имеет никакого смысла. Не могут же все Томми быть настолько пьяны, чтобы их бомбардировщики столь долгое время бомбили никого и нигде? Одни и те же развалины перепаханы бомбардировками несколько раз. Это же полный идиотизм! А может быть это всего лишь прелюдия? Прелюдия чего? Очевидно, им хорошо известно, что седьмая флотилия подлодок совершает довольно успешные и для союзников опасные рейды. Но с воздуха не уничтожить стоящие в наземных бункерах подлодки! Порт также нелегко уничтожить. А корабли на верфи в Пеньоте? Вряд ли они представляют собой истинную цель такого большого воздушного штурма. Так в чем же дело? Почему, черт возьми, мы НЕ ЗНАЕМ, что планируют наши друзья в кавычках? В конце концов, оставляю все свои попытки понять смысл действий Союзников.
СЕН-НАЗЕР / ЛА БОЛЬ — 2-й ДЕНЬ
Водитель подвозит меня прямо к Кер Биби. Он прав: я бы сейчас не отказался от хорошего глотка кофе и куска белого хлеба, французского baguette, намазанного насыщенно-желтым, круто посоленным бретонским маслом, которого я так долго не ел.
Но дом внутри пуст, хотя уже и наступил день. Нигде не видать старой мадам. Даже собак нет. Повсюду лишь остатки роскошного ужина. И тут меня осеняет: когда я уже был в дверях, я слышал голосок Симоны:
— Reviens vite, mon chau! Garde toi!
Меня словно молния пронзила, и эта молния высветила некую скрытую картину: то, что Симона таких гостей пригласила до срока, возможно, не было случайностью, а точно продуманным ходом…. Но если все так и было, то она здорово рисковала, а значит и я…. В растерянности перебираю пальцами пуговицы кителя. Пока я стою так, погрузясь в размышления, меня осеняет еще одна мысль: а что, если я все вижу в неверном свете? Этот проклятый праздник был организован Симоной лишь для упрочения ее положения? А то, что она не пришла встречать меня на шлюз, тоже легко объяснимо: мы же сообщали неверное время своего возвращения. Вполне допустимо, что Симона не получила своевременного уведомления о корректировке времени нашего прихода в базу. Мне нужно было просто прямо спросить ее об этом! Но меня вновь гложет глас сомнения: А по каким каналам Симоне вообще стало известно о времени прихода подлодки? Ведь это же совершенно секретная информация. Но тут уж я возражаю своему оппоненту: естественно, информация совершенно секретная, но она доступна большому кругу людей. Глупышка медсестричка и та узнает все слишком рано, когда омнибус подвозит ее к месту встречи подлодок. Что вообще в этой стране является секретным? Для бонз, сидящих в Берлине, все просто. Но здесь, на месте, со всеми этими французскими рабочими, что трудятся на верфях, в бункерах, в шлюзовых камерах, французскими уборщицами, прибирающими в офицерских домах и квартирах? А все эти булочники, официантки и бесчисленные проститутки в разбросанных повсюду борделях? Глупости! Прерываю себя. Лучше сейчас мне подумать о том, какие вещи я возьму с собой в поездку. Выбор предстоит трудный: Я должен наконец-то задуматься о том, что я — если приму, конечно, окончательное решение — не скоро вернусь сюда. Многие вещи придется оставить здесь. Я просто не смогу тащить с собой эти громоздкие наброски сделанные на картоне и многочисленные холсты. А еще мольберт и краски… Но в голове в то же время свербит зловредная мысль: а что, если это прощание с Францией навсегда? Но подавляю ее, загоняя в самые дальние уголки своего сознания.
На кухне мне приходится самому варить кофе. Когда вода закипает, меня осеняет вдруг, что я так и не принял ванну до сих пор, и чувство острого отвращения к себе заполняет всего меня. Проклятая свинья! Я воняю, наверное, как стая шимпанзе. Такой вонючке завалиться в кровать — да лучше сквозь этот пол провалиться!
Отставить кофе! — командую себе. Сначала наполнить ванну горячей водой и выбраться из этого вонючего хлама, который я называю одеждой. А теперь — прямо в ванну, такую горячую, что еле выдерживаю. Вытягиваюсь во всю длину тела, сгибаю и выпрямляю пальцы ног, и еще раз и еще… и еще…. А теперь с головой окунаюсь в воду, и только нос торчит из воды.
Здорово! Что может быть лучше горячей ванны? Смыть всю грязь сверху донизу! Погоди! Сначала размокни, расслабься, а затем выдохни под водой так, чтобы она забурлила. Целый бы день пролежать в таком блаженстве….
И тут мне на ум пришла отличная мысль: выбрать хорошие наброски и готовые рисунки, и отложить отдельно — когда-нибудь это будет стоить хороших денег. Ну а теперь — за мыло и большую, мягкую мочалку!
В середине намыливания вдруг прерываюсь, и тупо смотрю на воду: мысли о Симоне поставили меня в затруднительное положение. Она все же слишком перегнула палку! Если выяснится, что она знала хоть что-то о наступлении — тогда ничто не спасет ее.
Азартная игра! Просто ослепление какое-то! И Я ничего не могу с этим поделать! Да к тому же эта необузданная страсть к приключениям, к риску — в этом вся Симона. Скорее всего Симона в кафе. Нужно сказать ей, что у меня приказ выехать в Берлин. А как же я преподнесу ей известие о том, что уже сегодня должен отчалить? Лучше не в кафе — а может быть все-таки там? В кафе она будет сдержаннее и не устроит мне сцену? В любом случае я постараюсь увидеть Симону, чтобы узнать, как она воспримет это известие.
Не имеет значения, что у меня нет машины около двери. Пятнадцать минут пешком до кафе пойдут мне на пользу…
— Эге, морячок! Да ты стал слишком тяжел на подъем! — подтруниваю над собой. На углу главной улицы стоит адский шум от ужасной стрельбы, настоящий бой между каким-то военным патрулем и пьяным матросом, которого они никак не могут поймать. Улицу стали заполнять толпы пьяных. Прямо за перекрестком располагается кафе Симоны. «Cafe a l’ami Pierrot», на котором сияет большая яркая вывеска: «ТОЛЬКО ДЛЯ ГЕРМАНСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ».
Вновь меня охватывает ярость: может все уже по-другому? Я по-прежнему упрекаю Симону. Но значит ли все это, что у нее неприятности с ее земляками? Однако не были ли мои предостережения просто смешны для нее? Не могла же Симона быть настолько легкомысленна? Она должна была бы постоянно перестраховываться. Без поддержки или без спецзадания навряд ли нашелся бы безумец, идущий на сотрудничество с противной стороной под взорами окружающих земляков. Значит, всего лишь притворная легкомысленность, этакая маскировка? Маскировка чего?