Крепость
Шрифт:
А из головы никак не хочет уходить воспоминание о том, как Симона не задолго до моего отъезда показала мне игрушечную подлодку: Симона утверждала, что маленькая подлодка была в большом конверте, туго привязанном к камню, брошенному однажды вечером, когда уже стемнело, в ее открытое окно. Она как зашла в свою комнату, так вдруг и увидела этот камень лежащий посреди ковра накрывавшего пол, с привязанным к нему конвертом.
Нет, раньше она его не видела: потому что была внизу, на кухне. Но потом, когда она зажгла свет…. Ах, да: пуля просвистела в тот же миг — интересно, мне или тебе она предназначалась? Кому предназначалась та пуля, так и осталась эта тема открытой. Симона считала, что едва ли ее что-то связывает с маки. Ее подружки уже давно
Внезапно ясно вижу перед глазами то, что во время моего пребывания в подвале дома в Кер Биби увидел лишь мельком, да не обратил пристального внимания: консервная банка с черной краской, малярные кисти в ней, и три куска угля, словно уголь, нарезанный для печи, а на полу наструганные лучины. И тут меня словно молния пронзила: одна из лучинок была так сработана, что при желании можно было угадать форму подлодки. Полуфабрикат? Или обман зрения? Наваждение чистой воды! Может случайность? Может быть …, а если нет? Что же со мной произошло? Может, я просто не увидел того, что было тогда в подвале, прямо перед глазами? Почему, ради всего святого, почему я не открыл этого тогда, когда имел для этого и время и силы? Боже ж ты мой! Мне остается теперь лишь удивляться — картинка не получается, совсем нет возможности правильно сложить все части.
Нужно радоваться, что удалось выскочить, сделав такой финт. Финт? Радоваться? Шуточки. Но что же станет со мной дальше? Я просто обессилел от всех этих мыслей. Кто знает, цела ли моя каморка в Фельдафинге? А мое ателье в мюнхенской академии? Жив ли мой брат? Куда уехала наша мама? …
Машинист гонит поезд чертовски быстро. Весь вагон гремит и грохочет. Но все это благотворно действует на мои воспаленные нервы. Время от времени раздается пронзительный гудок паровоза, и он перекрывает грохот вагона. Ночь в поезде — это как раз то, что надо человеку в моем состоянии. Прочь все мысли, надо постараться уснуть, хотя вряд ли удастся в таком грохоте.
Вздрагиваю. Вагон раскачивается на стрелках, весь поезд извивается, как огромная змея. Поездка продлится дольше, чем я рассчитывал. Следует толчок, вагон дрожит и дергается. Вдруг наступает тишина. Очень слабо, где-то вдали, раздается пыхтенье паровоза. Словно эхо еще одно, более слабое пыхтенье. Доносится приглушенный вздох, словно отпустили тормозные колодки: вагон будто отпускает. Привстаю и делаю глубокий выдох.
На платформе лежит пара световых пятен. По соседнему пути медленно продвигается поезд без окон. Когда он проходит, вижу на третьем пути товарный поезд — сплошь одни платформы со стоящими на них бесформенными глыбами. Вероятно грузовые платформы — сплошь под брезентом. Без света не могу разглядеть большего.
Пыхтенье — глухое и дребезжащее. Затем шипенье выпускающего пар паровоза, движение — все быстрее и быстрее переходит уже в галоп и вдруг отлетает, как отрубили.
Делаю еще одну попытку уснуть, но сон уже улетучился. Меня преследуют воспоминания о десятках людей прибывающих рано утром на парижские вокзалы. Напряжение прибытия их не оставляет, а лишь усиливается, когда вдалеке выныривают и утреннего тумана первые дома Банлиё. Как же долго длится эта война!
Пытаюсь еще раз осмыслить последние недели накануне этой поездки. Мыслями уношусь на подлодку и вижу себя стоящим при возвращении из похода на мостике, но на шлюзе нет Симоны! Ищу ее взглядом — но нигде не нахожу. Крайне опасная поездка со Стариком за рулем, ярко освещенные окна Кер Биби. «Tiens-toi tranquille…». А затем воздушный налет, нарциссы…. Картинки в мозгу исчезают так же быстро, как и появились: все потеряно….
Некоторое время дремлю, будто в полузабытьи, а затем снова в голове все проясняется: Черт подери! Старик наверняка попался на удочку Симоны! Что за чепуха! — злюсь га себя.
Но почему же тогда Старик отвез меня в Кер Биби, хотя по идее, дорога к ее дому была ему не известна?
Чепуха! —
Среди всего круговорота мыслей, заполнивших ранее и заполняющих меня сейчас, когда лежу, будто мертвый в своем полусне-полуяви, во мне растет чувство, что Симона сделала мне какую-то гнусность.
Не проходит и часа, как меня захлестывает волна страха за мой переполненный мочевой пузырь. Раздраить переборку, быстрее в проход, задраить переборку. А теперь пробиться вперед. Вроде недалеко, но как трудно протискиваться среди потных плотно стоящих людей. Спертый воздух удушливой волной бьет в легкие: окна вагонов Chemin de Fer Francais задраены наглухо. Вонь такая же почти, как и в казарме. Пред туалетом мне нужно распугать своим появлением две-три темные фигуры, а затем попросить убраться из туалета еще одного человека.
Боже мой, тот, кто стоит в этом проходе, возможно, будет так стоять всю ночь до самого Парижа, а затем ему предстоит выйти на вокзале в чистой, опрятной форме!
Когда я вновь вернулся и уже открыл купе, то помедлил немного, прежде чем войти в него, т. к. снаружи, за окнами прохода в слабом свете луны проплывают бесформенные темные пятна: очень длинный состав с военной техникой на платформах. Танки что ли? В этот миг ощущаю какое-то колебание по всей спине и тут же понимаю: кто-то проскользнул в мое купе. Резко оборачиваюсь: против окна купе вижу, словно на бледном пятне киноэкрана, узкую фигурку, не больше чем у Симоны. Секунду колеблюсь: может ли это быть Симона?
Задраиваю переборку.
Сквозь шум поезда слышу сопение похожее на лошадиное — или ошибаюсь? Стою в ожидании, и вдруг две руки ложатся мне на запястья. Стоя так размышляю должен ли я вырвать руки из объятий этого призрака и прогнать его или нет. В этот миг чувствую одну руку призрака на моей шее, а вторую на ширинке. Появилось ли это приведение из добрых духов? И тут это незнакомое существо еще теснее прижалось своей грудью ко мне — и все это без единого слова.
В мозгу, словно красная лампа тревоги зажглась; но затем все как в тумане, и не могу руководить своей волей. Состояние такое, будто я марионетка в ловких руках кукольника. А если они меня тут с этой леди застукают? Я могу еще думать. Но в этот момент фигурка выскальзывает из своих черных вещей и медленно, словно в сцене стриптиза, освещенная лишь бликующим лунным светом и ложится на мою постель, широко раздвинув бедра.
Скрежет тормозов. Ритм движения поезда замедляется. Затем как-то вдруг наступает тишина. От остановки поезда просыпаюсь. Что это? Станция? Световые блики веером проникают в купе. Опираюсь на боковую стенку и в течение секунды всматриваюсь в белый овал лица на противоположном ложе. Немая? Между нами не было проронено ни слова. Она была нема как рыба. Большая черная рыба. И через дверь купе она проскользнула словно рыба.
Поезд все еще стоит. Снаружи доносятся несколько выкриков, видны лучи фонариков. Луч света, похожий на палец, пролезает через щель оконных занавесок и скользит по бледному бедру, и тут же слышу тихое сопение. Затем в проходе шарканье ног. Напротив моего купе с силой бросают какой-то чемодан. Обрывки разговора. Ругань: густой бас и возражающий ему фальцет. Но металлический грохот вдруг обрубает эти голоса от тишины купе. Это недолгое молчание имеет что-то подозрительное, как будто кто-то караулит нас. Вот слышится какое-то шушуканье в проходе перед дверью купе. Шепот прямо напротив двери. С платформы раздаются два-три свистка. Мимо окна громыхает багажная тележка. Как только этот грохот стихает, отчетливо слышу ритмичное пыхтенье паровоза. Снова свисток и громкие крики: прямо перед окном двое орут друг на друга. Вдруг со стоном отпускаются тормоза. Очень медленно поезд трогается с места. Отчетливо ощущаю сопротивление длинного состава движению, но постепенно, словно очнувшись ото сна, состав набирает скорость.