Крепость
Шрифт:
— Вот этого я не понимаю. Ты же недавно был в Берлине? А там ты бы мог получить известия о нем.
— Теоретически. Но меня тут же отослали обратно. Я должен был тут же развернуться и adieu. А потом на меня навалились другие заботы.
Старик, должно быть, заметил, что эта тема мне неприятна, поскольку теперь он погружается в полное молчание. Но почему мы должны были сцепиться? Как-никак, у нас такое впервые, что Старик спрашивает меня о моем происхождении. На лодке U-96 все, что касалось личной жизни, было табу. Прежде чем Старик может еще попытаться перейти теперь уже на другую тему, я спрашиваю его, хотя уже давно кое-что знаю о нем:
— А как у тебя сложилась жизнь?
— Обыкновенное кадетское воспитание, если ты, конечно, можешь себе это представить.
— Только в соответствии с моделью господина Райберта: кадет — это надежность, умение, послушание, неустрашимость в бою, молодцеватость — и естественно слепое подчинение приказам.
— Если хочешь, где-то так. Но ты можешь оставить господина Райберта в покое. Мой отец был кадровым военнослужащим, в звании «вертела», так сказать. И потому это напрашивалось само собой — я имею в виду кадетское воспитание.
— Совсем не веселое дело.
— Скажем так: не совсем такое, как у твоей деградирующей богемы, которой ты так поклоняешься.
Старика заметно радует, что у него для меня нашелся этот язвительный удар. Он чешет за правым ухом, и впервые это не выглядит жестом смущения. «Солдатская радиостанция Кале» сообщила, что немецкая подлодка была потоплена после пятнадцатичасового преследования ее кораблями союзников и бомбежки глубинными бомбами. Я узнаю это от зампотылу в клубе. Пятнадцать часов! — мне становится дурно. Не думаю, что господа дикторы преувеличивают. С такого рода техническими данными английская радиостанция точна. Пятнадцать часов: Мне не надо напрягать всю мою фантазию — картины вероятной трагедии появляются самостоятельно. И пока я тупо пялюсь в пространство передо мной, меня буквально разрывают вопросы без ответов: Были ли у них хоть какие-то паузы в этом преследовании и бомбежке? Сколько преследователей гналось за ними? На какой глубине бомба попала в лодку? Чья вообще была эта лодка? Называл ли зампотылу номер лодки? Поднимаю голову и встречаю взгляд зампотылу:
— Кто же это был?
— Хорстманн.
— О, Боже! — вырывается у меня помимо воли.
Старик, который как раз вошел, услышал мой возглас:
— Ну, ну, ну что случилось?
Зампотылу молчит. А мне хочется вскочить и нестись куда-нибудь сломя голову. Однако, вместо этого я глубоко вздыхаю и объясняю:
— Речь шла как раз о Хорстманне…
Старик застывает и не двигается.
— … нашему Фюреру и высшему Главнокомандующему троекратное «Да здравствует Победа!» — это гремит из радио.
Скосив взгляд, вижу, как наш доктор пытается совладать с собой. Насколько я его знаю, он бы сейчас с удовольствием, скорее даже из большого подхалимажа перед командиром, заткнул бы радио ударом кулака, чтобы заглушить этот вой. Но, кажется, доктор слишком погружен в свои мысли. После третьего ревущего «Да здравствует!» он вдруг орет как резаный:
— Не может ли кто-нибудь прекратить этот проклятый балаган? Проклятье!
— Ну, ну, ну! — слышу вполголоса из глубины помещения. А затем еще один:
— Держите нервы в узде!
Как долго, спрашиваю себя, доктор сможет выдерживать такое напряженное состояние? Кто-то со стуком опускает стакан на небольшой круглый стол, поднимается одним рывком, громко говорит:
— Приятного аппетита! — поворачивается и направляется к переборке.
— Нервы! — слышу снова.
Так как молчание становится все более тягостным, какой-то лейтенант обращается к присутствующим:
— А что происходит сейчас в России?
Никакого ответа. Того, что происходит в России, никто совершенно не хочет знать. Названия городов, которые диктор скрипучее оглашает по радио, влетают в одно ухо, а вылетают из другого не вызывая никаких чувств и эмоций.
— То, что должно, то там и происходит! — запоздало раздается голос инженера-механика флотилии, к общей неожиданности. — Там наши побеждают, господа мои. Побеждают, побеждают — нет ничего иного, кроме победы!
— Точно так! — отвечает лейтенант. — Мне просто хотелось узнать немного точнее…
Снова воцаряется молчание. Инженер-механик положил оба локтя на подлокотники своего кресла, а руки сложил на животе. Слегка подавшись верхнею частью туловища вперед, он заинтересованно рассматривает лейтенанта через верхнюю дужку своих очков: Взгляд психиатра. Сидит он так довольно долго, но лейтенант этого не замечает.
Но как только они встречаются взглядами, инжмех резко расцепляет сложенные руки и хватает стакан. Подчеркнуто громко он поднимает тост:
— За Вашу тягу к знаниям! — обращаясь к лейтенанту.
— Если бы я только мог знать, как там, у нас дома, — слышу я жалобный голос Бартля в столовой. Четверо других, в таком же звании, что и Бартль, сидят, цедя пиво вокруг стола для команды и с унылым видом пристально пялятся в столешницу.
— Дома…
Если они так говорят, то, пожалуй, снова начались тяжелые бомбардировки на немецкие города. Роммель был тяжело ранен при воздушном налете. Случилось это на дороге на юг от Lisieux между Livarot и Vimoutiers.
Трудно укрыться от прицельного огня в машине на шоссе, когда атакующий самолет несется почти над самой землей. В такой ситуации, пока не увидишь атакующий самолет, практически ничего не видишь и не слышишь о его приближении, пока очередь не прошьет кабину. Все длится всего несколько секунд.
Если бы Роммель погиб — это могло бы оказаться тяжелым ударом. Солдаты, я постоянно ощущал это, боготворят его.
В столовой обсуждается тема шноркеля.
— Ни то, ни сё! — доносится до меня. И дальше:
— И все же так не годится! Необходимо придать больший угол возвышения с помощью гидравлики!
— Но это чревато серьезными повреждениями.
— Может разорвать барабанные перепонки и глаза вылезут из орбит. Все же, пониженное давление в процессе погружении — это та еще мука.
— А эта блевотина, когда только и ищешь куда срыгнуть!
— А правда, что пониженное давление поднимает все дерьмо из пищевода?
Я еще ни разу не позволил себе привязаться с разговорами о тайнах шноркеля к инжмеху флотилии, но, в принципе, мне после всего, что я до сих пор слышал из обрывков разговоров, стал ясен принцип его работы: Когда-то, на заре своей юности, я видел фильм про ковбоя, и там индейцы Апачи, стараясь ускользнуть от преследователей, прятались в мангровом болоте. При этом они с головой скрывались под водой. Но перед этим, они хитрым способом срезали стебельки камыша, с помощью которых могли дышать… Шноркель подлодки функционирует по тому же принципу. Остается под водой и засасывает воздух для обоих дизелей на 1400 л.с. также как и воздух для дыхания экипажа через трубу — а именно через дыхательную трубу — шноркель. Собственно говоря, речь идет о сдвоенной трубе с ответвлением для засасываемого воздуха и вторым ответвлением для отсасываемого воздуха.