Крепость
Шрифт:
— Союзники увязли у нас, как мухи приклеились, — ревет он басом.
Поскольку все молчат, Старик выдавливает, наконец:
— Да?
Для штаатсрата это звучит слишком скептически. Он приподнимается повыше и начинает, качая головой, новый словесный понос:
— Вы что, думаете, что эти господа смогли бы высадиться в Нормандии, если бы Фюрер этого не хотел? Фюрер даже определил точное место их высадки. Все другие места были закрыты намертво Атлантическим валом. И там эти господа немедленно сделали свою основную ошибку: из страха усраться перед Атлантическим валом они высадились точно там, где мы хотели. Точнее там, где мы специально оставили для них проход. Высадились, проявив полную бестолковость!
Старший полковой врача откашливается:
— Странно только, почему это союзники все еще сидят на побережье — а не плывут в свою merry old England?
Вот это выдал наш старший полковой врач! Я чуть не падаю от удивления! Как просто он завел здесь себе противника.
— Вам что еще т эти очевидные истины объяснять надо? — горячится штаатсрат, и яростно стучит кулаками по подлокотникам. — У Вас что, полностью отсутствует стратегическое мышление? Какая нам польза от того, что мы выдавим этих парней, и они снова улетучатся? Мы это уже проходили… в Дюнкерке! Там они ускользнули от нас, хотя мы разбили неприятеля наголову! Но на этот раз им не ускользнуть и не будет им никакого прощения! На этот раз обратный путь им заказан!
Госсоветник выпрямляется. Голос его от раздражения становится на тон выше, когда он продолжает:
— Фюрер знает, что он хочет. Теперь это означает сохранять выдержку и проявить твердую волю. Мы захлопнем мешок только тогда, когда вся эта шайка в нем соберется. Вот тогда-то Вы и увидите в один прекрасный день, как эти ублюдки умоются своей кровью!
Закончив речать, госсоветник настолько доволен собой, что снова, широко и с наслаждением, растягивается в своем кресле. Тыльной стороной кисти правой руки он потирает свои пузырящиеся прыщики в уголках рта. От этих движений остается стойкая краснота.
— Pantry! — командует Старик и заказывает вишневый коктейль для всех сидящих за столом штаатсрата.
Внезапно Командующий поднимается, а его фокстерьер высоко подпрыгивает.
— Тишина, господа! — звучит громовой голос Старика на все помещение. Зубной врач кривит лицо так, как будто бы он откусил лимон.
КПС расправляет складку на кителе, а большой палец правой руки задвигает над второй пуговицей кителя. Выждав минуту, он начинает:
— Коль уж мы так пируем, то я себе говорю: Все для подлодок! Это мой принцип! Я стоял и стою на этом, и это так! Наши подлодки непосредственно противостоят врагу в мировых водах, а штаб сидит на суше — поэтому все для подлодок!
— К сожалению, сегодня это не так как было раньше, и мы вынуждены затянуть пояса. Но мы остаемся ветеранами, которые помнят. Мы высоко держим традицию рыбы-пилы. Мы были и остаемся старыми ее приверженцами!
Раздаются громкие возгласы:
— Браво! Прекрасно сказано! И другие: — Верно! Точнее не скажешь!
Наглый оттенок этих выкриков, должно быть, не ускользнул от КПС. Но он не раздражается, а начинается снова:
— Этим мы можем сказать себе, что мы верны своему стягу и крепко держим его древко в наших руках, и для нас нет никаких Если или Однако. Мы поднимаем знамя борьбы над головой, мы это отработаем по полной программе — мы не сдадимся…
— … не смотря ни на что! — хрюкает кто-то пьяно позади.
Высоко тяну шею, чтобы рассмотреть, кто это был там. Почти одновременно и Старик тоже поднимается и кричит:
— Требую полной тишины!
Командующий невозмутимо продолжает:
— Нас не сможет сломать никакое поражение. Сейчас это только начало. Мы по-прежнему готовы встретить врага. Мы держим оружие наготове. А потому, господа, стоящие перед нами задачи ясны. Мы — мои господа… Мои господа, мы пьем за окончательную победу! Ваше здоровье!
Повисает минутное молчание, а затем, вдруг, тишину взрывают крики:
— Вперед, гип-гип — ура!
— Бороться, побеждать или погибнуть! — скандирует один, и тут же еще двое, дуэтом, с шумом подхватывают его возглас.
Из полутемного угла доносятся слова песни “Bel Ami”: «… ты не герой — а лишь мужчина, который нравится, Bel Ami!» Штаатсрат поднимается и гремит:
— Вот вам еще один их метод, господа. Таким вот образом международный иудаизм разлагает боевой дух немецкого народа — такими наглыми способами наступает он на героизм нашей расы, втаптывает его в грязь. Вы только вслушайтесь в слова этой песни! Еврей как грабитель, который с противной наглостью старается влезть в доверие к арийской женщине и пытается вытеснить немецких героев, хранителей очага — «…не умен — но элегантен / не красив — но очарователен…». Это заведомо известная нам еврейская фривольность, воздвигнутая на пьедестал: «…не герой — а только мужчина, который нравится…». Это целенаправленный удар кулаком в лицо немецкого солдата.
Говоря все это, штаатсрат размахивает обоими кулаками в воздухе. Его, похожая на биллиардный шар, круглая голова снова стала красной и шрамы на ней опять пылают. Как запоздалое эхо, из угла вновь долетает:
«Ты пользуешься успехом у женщин, Bel Ami! / Столько успехов у женщин, Bel Ami! / Не красив — но, очарователен / не умен — но галантен / не герой, а лишь мужчина, который нравится…»
Старик двигается в кресле, стараясь сесть повыше и поворачивает туловище в направлении угла, в котором так красиво поют. Царит громкое, разудалое веселье! Кто бы мог подумать! Старик надел на лицо мину, выражающую нечто среднее между верой в предопределенность судьбы и отупением. Затем он медленно встает. Что он хочет сделать? Ага, это КПС хочет раскланяться и уйти по-английски. После его ухода хрипящим покашливанием штаатсрат снова просит слова. Он поменял тональность:
— Думаю — это бесцельная трата времени — среди, так сказать, необразованных людей.
Штаатсрат бьет себя в грудь, некоторое время так и стоит, судорожно пытаясь вспомнить, о чем собственно шла речь. При этом он слегка покачивается и, наконец, извергает:
— Об этом нужно было вам сказать! Это нужно было вам доказать! О мужестве и храбрости! Так точно, я вам говорю!
— Pantry! — командует адъювант, — Господин штаатсрат больше не должен ничего пить. Эй, на камбузе! Я вас сейчас расшевелю!
— Конечно, это было настоящее мужество! — Госсоветник корчит яростную рожу. — Двадцать три острых сабельных удара!
И при этих словах он делает пренебрежительное движение рукой в пустоту и кривит уголки рта. Не хочет ли он облевывать нам весь клуб? Мне надо сочно выйти в гальюн. Когда возвращаюсь, Старик сидит на передней кромке своего кресла, в руке бутылка коньяка, наготове вновь подлить штаатсрату сразу, как только тот допьёт свой бокал.
— … все силу нашего оружия, силу наших душ — наши горячие сердца…