Крепость
Шрифт:
— Интересно! — только и могу ответить. Но, все же, успокоившись, осведомляюсь:
— А не знаете ли Вы, паче чаяния, кто это выдумал?
— Это распоряжение поступило из Парижа, господин лейтенант.
Из Парижа! Опять!
Подумать только!
Хоть вступай в переписку с Берлином, чтобы положить конец этому безобразию. Но затем я продумываю все под другим углом: У меня безупречные бумаги. Всякого рода подобная мышиная возня с моей стороны может только навредить мне же.
Ведь кто знает, что еще сможет придумать один из этих тупых долбоебов там, в Берлине.
Короче, прочь отсюда! Надо постараться пустить в ход все средства, чтобы разжиться хоть каким-нибудь драндулетом. Ничто другое не имеет значение.
— Итак, — говорю помолчав, — сигарет не получал уже целую вечность. Сколько же мне положено в день?
— 12 штук, господин лейтенант. Мне вот что пришло на ум: Вы могли бы получить вместо них денежное довольствие.
— Вполне, — приветствую это его озарение.
— Но тогда Вам надо оформить «сигаретный талон», господин лейтенант.
— Не повредит, это точно.
— Конечно нет, господин лейтенант. Мне только потребуется некоторое время оформить все в канцелярии должным образом. Возможно, Вы смогли бы затем прислать ко мне Вашего боцмана…
Сигареты никогда не заинтересовали меня — но теперь говорю себе: Пусть будут! Черт его знает, в какой момент я буду нуждаться в них: С нашими-то планами…
В этот момент ко мне, расхлябанной походкой, подходит Крамер.
— Как дела? — спрашивает он с плохо скрываемой радостью.
Kramer хочет отправиться в La Rochelle. Да, конечно, у него есть машина. Хочу ли я поехать с ним за компанию?
Меня не надо спрашивать дважды. Наконец-то появилась возможность вырваться в La Rochelle.
— Дадите мне полчаса? Надо срочно к врачу!
— Без проблем! — отвечает инженер флотилии. — У Вас 45 минут…
Врач должен прополоскать мне уши, так как я плохо слышу.
— Ну и ну! — говорит врач. — И, правда, у Вас там серы на целый грузовик! Ее надо немедленно удалить.
И когда он рассматривает, что за серные глыбы плавают в его миске, добавляет:
— Достаточно чтобы на хлеб намазать! — и затем еще: — Постоянное изменение давления содействует чрезвычайно большому производству ушной серы. Многие обрадовались бы такому количеству на своем хлебе вместо смальца…
— Немного темноват, этот продукт, — возражаю.
— Как Ваши зубы? — спрашивает врач.
— В порядке.
— Жировики тоже следует удалить.
— Они у меня на голодные времена в запасе, — отвечаю в тон, и на лице врача появляется выражение полного непонимания.
— Для вытапливания! — поясняю ему.
У меня есть еще немного времени. Значит, надо побриться. С этой арестантской бородой не хочу въезжать в La Rochelle. Чистое нижнее белье, чистые уши и сверх этого еще и чисто-выскобленная рожа — чего больше можно желать?
Пистолет не забудь! шучу невесело. Как говорится: «И побрит он и поглажен, к жопе пистолет прилажен».
Снова появляется Бартль. Он что, преследует меня?
— Здесь ничего не получится, — говорю ему. — Мы застрянем здесь на неопределенный срок, если будем полагаться на эту Флотилию.
Бартль делает странные намеки, он хочет «тоже посмотреть разок» у него есть кое-что «in petto»…
— «In petto», повторяю, — это, к сожалению, нам не слишком поможет. Извините, но я должен спешить!
Крамер едет на том же вездеходе-кюбельвагене, на котором адъютант прибыл на пристань.
Сначала едем по легкому подъему, затем въезжаем в платановую аллею. Могучие стволы с листвой напоминающей маскировочную сетку. На дороге миражи луж от жары. Асфальт кажется мягким как пластилин: Шины едва слышно шелестят.
Бартль и «в запасе»: Насколько я знаю старый Бартль, все время думает об «организовывании». В этом он — специалист.
Бартль был бы даже в состоянии украсть у кривоногого колеса с машины — просто ради того, чтобы он не смог больше ездить на рыбалку. Не удивило бы меня и то, если бы Бартль уже подумал об этом: Запрыгнуть в тележку и рвануть мимо охраны! И это не было бы еще самой плохой его идеей.
Крамер, не поворачивая ко мне головы, говорит:
— Вы не должны так открыто удивляться, как Вы это делаете. Здесь в ходу один лозунг: Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не вынюхивать — а лучше всего сунуть голову глубоко в песок. У нас здесь можно хоть кнутом всех гонять — но никто и шагу не прибавит… Здесь все идет своим чередом!
— Мой шеф в Бресте считал, что я, по прибытии, сразу же получу транспорт, — отвечаю и невольно сержусь на себя за то, что мой голос прозвучал слишком резко, почти с вызовом.
Крамер расплывается в широкой улыбке:
— Ах, когда-нибудь да, но только, к сожалению, не сейчас. Вы же знаете: Все в полном порядке — окончательная победа за нами. Мы позволим Союзникам еще немного потрепыхаться, и если они действительно так хотят, то могут спокойно трепыхаться себе до самой своей смерти.
На улицах почти не видно людей в форме. По правому борту, между стволами платанов, виднеется сиротливо стоящая открытая концертная эстрада с малахитового цвета крышей в форме епископской митры. Мне должна быть знакома эта дорога — а вместе с нею также и этот павильон, но я все вижу будто впервые. А вот появляются и первые аркадные дома с их черными тенями под округлыми арками.
Выглядит так, будто эти тени являются элементами конструкций, подпирающих дома. Вытянутые высоко вверх, едва выделяющиеся на фоне покрытых серой штукатуркой стен ставни, закрыты от солнца. Все unisono серо.