Крепость
Шрифт:
Пол выглядит по-другому…
Ясно! На его мраморе лежали ковры. А вот люстры оказались наверняка слишком тяжелы для вывоза.
И еще вспоминаю: Над камином висело полуслепое, но довольно дорогое венецианское зеркало.
Его тоже нет. Как могли эти приматы здесь знать о ценности таких зеркал? Взять, к примеру, Бисмарка, эту жалкую переодетую мразь в форме капитана второго ранга занимавшего должность главного пропагандиста всего региона? На оперативной карте, на стене, вижу: Минск в руках русских — и русские уже в Мемеле.
С места, где я сейчас стою, могу, как наяву видеть этого засранца Бисмарка, который уперев в бедра руки, с удивлением смотрит, куда адъютант помещает флажки и как все меньше становится Великогерманский Рейх.
И также слышу его проклятья, что временное оставление позиций является лишь следствием приказа, свидетельствующего о стратегическом благоразумии Фюрера, так как вследствие этого, маршруты снабжения войск противника становятся более длинными и что речь может идти единственно и только о скорой окончательной победе.
«Только окончательная победа, и на окончательную победу направлены все действия Фюрера…».
Проклятые трепачи!
Стопка фронтовых газет разбросана по полу. Дениц в различных позах! Господин гросс-адмирал вместе со своим Фюрером должен был бы кусать себя за локти, вместо того, чтобы все еще размахивать своим дурацким адмиральским жезлом…
Подведем итоги.
Бисмарк, значит, сбежал от меня! С мешками и чемоданами смылся! Как бы я желал, чтобы этот горлопан оказался в руках террористов. Но это уж дудки. Следовательно, теперь никто не плюнет в него или прибьет камнями. Никто теперь не прикажет всыпать ему с десяток шпицрутенов. Скорее всего, Бисмарк улепетывал так, что только пятки сверкали!
— Кажется, они чертовски быстро удирали, господин обер-лейтенант, — бормочет Бартль, ставший рядом со мной так, что я и не заметил. — Это точно настоящий дворец, господин обер-лейтенант. И они здесь даже жили.
— А как же иначе, Бартль. Они могли присмотреть себе и старинные феодальные кровати, двумя этажами выше. Но, думаю, кровати оставались, в большинстве случаев, пустыми, поскольку господа располагались в каких-нибудь отелях поблизости…
Перед зданием по соседству все еще грузят вещи. Отчетливо слышно: «Давай, давай!»
Присаживаюсь за стол и вытаскиваю из папки-скоросшивателя несколько фирменных бланков. Кто знает, к чему они могут еще пригодиться. Одну из служебных печатей тоже возьму с собой. И фотографию Главного пропагандиста региона: Хочу иметь постоянную возможность лицезреть эту рожу, когда приду в бешенство — это будет значить, что как только начну остывать от своей ярости, то стоит только раз взглянуть на это фото, как она вновь охватит меня.
Посидев еще немного, направляюсь через три этажа к фотоателье: Там еще могли бы лежать какие-нибудь пленки.
Хотя прожекторы на штативах по-прежнему стоят направленными на «электрический стул», и фотографии каких-то штабников валяются вокруг пачками, не вижу никаких пленок.
Это фотоателье было чрезвычайно важно для Бисмарка: С очень глупыми застывшими позами, возникавшими здесь, он мог легко сделать себя в своих кругах довольно популярным. В этом ателье создали настоящее и широко задуманное производство фотоальбомов. Покупатели ничего не платили за фотографии и альбомы, они не должны были платить даже за материал.
Военные корреспонденты Морфлота, Отделение «Запад»: Доставка точно в срок фотографий клятв и присяг, синие форменки тыловых мешков!
Одна фотография — а затем и целая стопка фотографий Бисмарка оказывается у меня в руках. Я знаю, как они появились.
Просто смех, как он тогда в La Baule со всей своей свитой и при полном параде для «инспекции фронта», как эта задница называла все это действо, пыжился и выставлялся!
Вижу все, как-будто вчера: Он хотел фотографироваться с автоматом, в положении лежа, между противотанковых ежей, на черепушке стальная каска.
Бросаю всю стопку на пол и беспомощно топчусь по фотографиям: Никто иной, как этот грязный подонок сдал Симону. Никто другой, более чем он, не имеет на своей совести судьбу Симоны!
В следующий миг входит Бартль совершенно взволнованный, обеими руками держа перед животом пишущую машинку:
— На ней еще муха не сидела, господин обер-лейтенант!
— Вас расстреляют, если поймают за грабежом, Бартль! — прерываю его я.
— Слишком уж она тяжела! — отвечает озадаченно Бартль. Но затем у него, судя по хитрому выражению на лице, возникает еще какая-то идея.
— Мы могли бы здесь отлично выспаться, господин обер-лейтенант!
— Хорошо, — говорю ему, — Могу оставить Вас здесь. Весь Palazzo в Вашем распоряжении. Такого с Вами никогда в жизни больше не повторится!
Бартль так, будто и вовсе не услышал меня, спрашивает:
— Как Ваша рука, господин обер-лейтенант?
— Неплохо, Бартль! — а про себя прибавляю: Наверно это холодная ярость держит меня наплаву. В локте только пульсация, а в голове легкое головокружение. У меня еще достаточно болеутоляющих таблеток.
— Здесь в любую минуту может начаться наступление, господин обер-лейтенант! — произносит Бартль теперь с упреком в голосе.
— С чего Вы это взяли?
— Перестрелка может начаться в любую минуту. А затем, полагаю, начнется атака!
— Ну, Вы скажете, Бартль. Вы там все подготовили? Если так, то надо срочно уносить ноги и двигаться дальше — нас более ничто не держит в Париже! Впрочем: В переулке, сразу за этим зданием, находится гараж Отделения. Просто дважды поверните налево. Может быть, там еще кто-то есть. Этот гараж всегда хорошо снабжался. Вероятно, Вы сможете найти там и шины! Давайте, двигайтесь — время не ждет! Хотя, думаю, Вы едва ли найдете там дрова.