Крепость
Шрифт:
— А что же с едой делать? — интересуется Хельга.
— Вино и еду возьмите с собой в Мюнхен. В Берлине у меня все будет. Все, что нужно.
Мой поезд отправляется точно по расписанию. Надеюсь, что в этот раз все пройдет без сучка и задоринки. Как я устал уже от этих ночных поездок, убеждаю себя и ищу возможность дневного переезда через Нюрнберг. Еще до полуночи мне необходимо прибыть в Берлин, если там не будет очередного авианалета.
Купе не очень полно, у окна, напротив меня, сидит молодая большеглазая женщина, которая, судя по всему, и заняла обе багажные сетки: в одной сумка, в другой — довольно объемный пакет, больше напоминающий тюк: упаковка — чистая мешковина. С любопытством перевожу взгляд с одной полки на другую, и когда поезд, наконец, трогается, мое любопытство уже удовлетворено: это вовсе не ее багаж, объясняет моя попутчица беззаботным тоном, она лишь сопровождает его до Берлина. Узнаю, что в тюке важная «специальная деталь» для генератора.
Красотка оказывается настоящей веселушкой. Готова болтать всю дорогу. Но в этот раз я хочу почитать.
ЧАСТЬ II
СНОВА БЕРЛИН
Невольно удивляюсь тому, что на Бендлерштрассе все еще стоит здание нашей конторы. Масленок сидит, наверное, за тем же столом. Вот удивится, когда я скажу, как далека от завершения моя картина с Деницем.
Перед дверью Масленка впервые задерживаюсь. Надо собраться и принять строгий военный вид.
— Прибыл по вашему приказанию, господин капитан! — слетает у меня с губ так скрипуче, как только могу. Масленок аж перекашивается от моего военного ритуала и парадного вступления. В ответ он достает спрятанную было эрзацсигару.
— Ну, как? — интересуется он.
— Замечательно, господин капитан! Из-под одного налета — в другой. При поездке туда — на-лет штурмовиков на поезд, перед Регенсбургом, и это несмотря на платформу с зенитками.
— С чего бы это? — удивляется Масленок. — Штурмовики в ТЕХ местах?
Вид у него такой, словно я кормлю его баснями. Приходится объяснять:
— Поезд стоял перед мостом через Дунай в ожидании разрешающего сигнала светофора, когда завыла сирена. Но машинист не подал состав назад — нет, поезд остался стоять, а паровоз все пускал и пускал пар из трубы. Ни один здравомыслящий человек этого не понял. Начальник поезда тоже — он был бессилен что-либо сделать. А потом на бреющем полете появился этот самолет и со всего имеющегося у него на борту оружия открыл стрельбу по людям…
— Ну, вам чертовски повезло!
Я предпочитаю умолчать о моем коричневом соседе по купе. Итак, слишком разболтался. Замолкаю в ожидании, когда Масленок, наконец, поинтересуется моей работой. Однако капитан слушает меня с видимым удовольствием. На его бесстрастном, словно отполированном лице застыла ухмылка.
Ладно. Продолжим:
— А по дороге сюда я уже крепко застрял в Нюрнберге.
— Не мне вам объяснять, как обстоят дела в Рейхе! — прерывает мои стенания Масленок. — Мы здесь точно так же на фронте, как и вы там.
Только тут до меня доходит, что могло понравиться Масленку в моем рассказе.
— Ну, а как было в Мюнхене?
Мюнхен!
У меня же есть о чем просить. Глубоко вздыхаю и голосом диктора произношу: «Два тяже-тяжелыхналета. Академии тоже досталось. Моему ателье конечно тоже — со всеми работами. Сгорело все!»
У Масленка от удивления вытягивается лицо. Но он тут же высказывает сочувствие: «И чем же мы теперь займемся?» — «У меня дома, в Фельдафинге, есть наброски и эскизы, — я почти проболтался. — Отложим на время, господин капитан.» — «А как далеко вы продвинулись в своей работе?» — интересуется Масленок. Его странно равнодушно звучащий голос приводит меня в замешательство. Неужели только в конце разговора до меня дойдет весь смысл его слов?
— Картина еще не готова — не совсем так, как я хотел бы.
— Видите ли. Запланированная Великая Германская выставка искусств, должно быть, не удастся, из-за ужасного последнего налета на Мюнхен. — Масленок говорит это так, словно читает новости с поля боя и ждет, пока до меня дойдет весь смысл сказанного им. Затем добавляет: «Мы не хотим подвергнуть опасности союзнических бомбардировок немецкое искусство.» Была ли издевка в его голосе?
— Незавершенные шедевры, — откинувшись в кресле, он продолжает к моему удовольствию свою речь, — иногда довольно интересны…
Это звучит как издевка. Присаживаюсь напротив и теряюсь в догадках, считать ли эти слова своего рода решением моей судьбы.
У Масленка наверняка заготовлено что-то еще. Он буравит меня долгим взглядом, а затем произносит: «Я хотел бы, чтобы вы, как можно скорее, выехали в одну из фронтовых флотилий — в седьмую или девятую. Может так статься, что нам, в скором времени понадобится от вас срочный материал! Вам не надо объяснять, в чем дело…».
«В скором времени» — повторяю про себя. Звучит довольно парадоксально и несколько зловеще.
— К тому же эта ваша новая книга, которую, полагаю, вам удастся лучше подготовить во Франции, — продолжает Масленок смотря мне в глаза.
Начинаю терять чувство реальности. И пока Масленок, откинувшись в кресле, закуривает сигарету, и ее приятный дымок поднимется тонкой струйкой вверх, у меня появляется мгновение подумать: Сначала с картин исчезает Геббельс, затем ничего не выходит с портретом Дёница, потом протрубили отбой Великой Германской выставке искусств, а теперь речь вообще за-шла о моей новой книге и все заключено в словах: «Вам не надо объяснять». Был ли этот разговор случайным или специальным сообщением для меня?
В следующий миг узнаю, что должен выехать уже завтра утром — а именно на самолете Ю-52 из Темпельхофа в Париж. Там доложить в Отдел о прибытии и проследовать далее к месту назначения поездом.
— Однако мне нужно еще связаться с несколькими служебными инстанциями, господин капитан!
— Забудьте обо всем! — решительно прерывает меня Масленок. — Завтра утром будут готовы ваши документы. Я имею в виду новое удостоверение военкора, за подписью генерал- фельдмаршала Кейтеля.
Не могу придти в себя от очередной новости. Но что поделаешь? Не каждому выпадает та-кой шанс — убраться из Берлина на передовую. Тяжело вздыхаю. В конце концов, Масленок мой покровитель и хочет отправить меня в мнимую безопасность.