Крепостной шпион
Шрифт:
Василий начал замерзать и хотел вернуться в свои сани, когда вдруг увидел две фигуры, качнувшиеся в неверном сильном свечение фонаря. Теперь голоса прозвучали совсем близко, но Василий Макаров не понял ни одного слова. Говорили на чужом языке.
Неплохо зная немецкий язык, в полку было много теперь немцев, и он специально упражнялся, Василий был удивлён, что совсем ничего не понимает.
«Неужели французы? — подумал он. — Откуда среди ночи в Санкт-Петербурге пешие французы в оборванных шубах?»
Отчётливо он видел две крупные фигуры. Он услышал, как болезненно скрипнула запертая дверь. Скрипнула, но не поддалась.
Мягко прозвучало какое-то слово на непонятном языке. В свете фонаря блеснуло короткое широкое лезвие. Лезвие было вставлено в щель, но нажать на рукоятку взломщик не успел.
Василий вскочил на ноги, подпрыгнув на месте, возвращая подвижность застывшим членам, и, выхватив саблю, кинулся широкими шагами к злодеям.
Опять короткое слово на незнакомом мягком языке. Слово в ответ. Было похоже, что двое говорят, набрав в рот горячей картошки.
— Стой, сука! — крикнул Василий, размахивая саблей. — Стой!
Но почти бесшумно возникшие взломщики, также бесшумно мгновенно исчезли. Они будто растворились в морозном воздухе так быстро, что возникло даже сомнение: не привиделись ли они вообще.
«Почему они не стали драться? — возвращаясь в сани и натягивая поводья, соображал Василий. — Почему они бежали? Наверное потому, что не драться пришли, а убивать. Но это не был тот клеймёный в шапке, это были какие-то французы, да и язык-то на французский не похож. Может быть, англичане? Странно. Утром пойду к Бурсе, всё ему расскажу, всю правду. Пристрелю этого нахала и поеду! Нужно было сразу же рассказать о моем ночном визите, честь честью, но жизнь девушки подороже станет!»
Только что воздух был чист, и при каждом вздохе, будто крепкою водкой, ночь обжигала горло. Как вдруг посыпал с неба, закружил густой тёплый снег.
Когда Василий Макаров вместе с Афанасием выбрались из саней, все были уже на месте. Секунданты сошлись и начали переговоры.
Трипольский, заложив руки за спину, прохаживался туда и обратно. Между двух прямых берёз — похоже, мысленно считал шаги.
Василия насмешил доктор. Доктор был жирный, лысый. Он всё время снимал шапку и вытирал ею лицо. Из-под руки доктора, из-под меха, будто вспыхивали маленькие напуганные глазки.
Когда, закончив переговоры, один из секундантов подошёл к Трипольскому, тот спросил угрюмо и раздражённо:
— Нормального доктора не было? Зачем вы такого-то взяли?
— Да мы его с трудом уговорили, — обиделся секундант, — их всего трое было. Одного поручик Игнатенко со злости застрелил. Другой с лихорадкой лежит, а третий в Баден-Баден на воды укатил нервы подправлять.
— А это, что же, четвёртый?
— Не хотят доктора в наших играх участвовать, Андрей Андреевич. Не хотят. Говорят: вас под трибунал и отпустят. А мне плетей и в Сибирь, чтоб неповадно другим.
Чёрный лакированный футляр с медными застёжками выплыл среди крутящегося снега, будто во сне. Василий потёр глаза.
— Прошу, господа, — сказал Афанасий, и голос его повторился глухим эхом.
Трипольский первый вынул из футляра, заранее приготовленный заряженный пистолет, и отошёл на обозначенную позицию. В белой тёплой пелене фигура его в огромный медвежьей шкуре, показалась Василию какой-то нереальной, гигантской. Трипольский был без шапки и без парика. Он хорошо выспался, но был на что-то зол и раздражённо морщился.
Когда рукоятка пистолета легла в ладонь Василия Макарова, он вдруг почувствовал такой острый приступ тоски, что захотелось плакать. Никогда не было с ним такого, хотя стоял он перед смертью, глаза в глаза не раз.
«Умру я теперь, — понял Василий. — Глупо умру, бессмысленно. Кабы пару турков с собой в могилу уволок, а то этого щёголя. Угораздило меня стреляться».
Доктор накрылся полостью и зажал уши. Он не услышал выстрела, только почувствовал сильный удар в бок. И тут же крепкие руки Афанасия выкинули его из саней на мороз.
— Ваша очередь, — сказал печально Афанасий. — Гляньте доктор, может быть, можно что-то ещё сделать?
Трипольский стоял среди снегопада в распахнутой шубе, разглядывая огромную, прожжённую пулей дыру в мехе, а Василий Макаров лежал на боку, подтягивая колени.
Оба дуэлянта промахнулись с одиннадцати шагов. Метивший в сердце Макаров, только испортил шубу. А целившийся в лоб Трипольский, попал в живот.
— Ох, зачем же, — суетился, с трудом поворачивая умирающего на спину, — зачем же так неаккуратно стрелять? — явно адресуясь к Трипольскому, бормотал он. — Нужно было его убить либо слегка подранить, но посмотрите, что вы натворили злодей.
Василий хрипел. На губах вздувалась розовая пена. Доктор, быстро разрезав одежды, разглядывал рану.
— Что? — спросил Афанасий.
— Всё, — сказал доктор. — Не обещаю, что час проживёт.
— Андрей, — выдавил, наконец, тихо умирающий. — Андрей, подойдите ко мне.
Афанасий повернулся к Трипольскому и сделал ему знак рукой.
— Вас зовёт.
Трипольский в раздражении скинул в снег испорченную шубу и, подступив, склонился над соперником. Мутные, полные невыносимой боли глаза поручика упёрлись в его лицо.
— Я не в обиде, — прошептали липкие губы. — Всё по правилам было. Андрей Андреевич, послушайте, я умоляю Вас! Я сейчас умру и некому будет её защитить. — Слабая рука умирающего ухватилась за руку своего убийцы. — Прошу Вас, Анне Владиславовне угрожает серьёзная опасность!
Трипольский обратился в слух, и склонился ещё ниже. Ухо его почти касалось шепчущих губ Василия.
— Я ничего не понял. В какой опасности?
— Найдите клеймёного, — прошептал Василий.
— Кого я должен найти? — Трипольский напряжённо вглядывался в бледное застывающее лицо. — Я не понимаю.