Крепы
Шрифт:
— Олег! — повторил уже потверже мужчина с саквояжем.
Я повернулась к нему.
— Что это было? — спросила я.
Он дернул плечом и попытался отвернуться.
— Что с ней? — настаивала я так, будто на этот вопрос можно было получить вразумительный ответ.
— С ней? — Рот мужчины перекосило в сухой гримасе. — С ней какой? С той, что была, или с той, что теперь? — Он выбрался из своего кресла и, взяв мальчика за руку, заставил его сесть. — Вы что, не видите — это не человек.
— А похоже на человека.
— Значит, вы ничего не видите… Лучше всего выбросить это, — он кивнул в сторону страшного кресла. — Выбросить с самолета… Впрочем, вряд ли это поможет.
В темном воздухе салона над головами спящих пассажиров что-то двигалось. Что-то почти невидимое. Маленькие сгустки мрака. Они привлекли мое внимание. От этих сгустков кружилась голова. Один такой сгусток, трансформируясь в воздухе из неправильного шара в ленту, приблизился к саквояжу, все так же стоящему на коленях мужчины. Раздалось еле слышное шипение.
— Пить…
Подтягивая на грудь спадающую шерстяную тряпку, женщина подняла голову. У нее были красивые черные глаза — они глядели на меня.
— Где я? — спросила она неуверенно и попыталась осмотреться. — Дайте, пожалуйста, воды. Сушит горло.
Было такое ощущение, что я проснулась. За круглым стеклом иллюминатора кувыркались коричнево-серые облака. Самолет вышел из ночной зоны. Пассажиры зашевелились. Стюардесса села на полу и потерла кулачком закрытые глаза. В шуме двигателя явно произошли какие-то изменения. Зашелестел динамик, и мужской голос объявил:
— Граждане пассажиры. Наш самолет, совершающий рейс…
Все-таки человек привыкает ко всему. Привыкнув к будням онкологического стационара, очень трудно чему-то удивиться. И потом, в эти минуты меня больше интересовало содержимое собственной сумочки. Ведь если меня по какой-то причине остановят, обыщут, то это конец — как мой, так и Егора. И доказывать нечего, что подобная партия героина была куплена исключительно с целью облегчить страдания ракового больного, снять боль. Скажут: есть морфий, есть официально выписанный рецепт! А если морфий ему уже все равно что слону дробина? А если он еще целый год может прожить, но умрет, не выдержав боли? Кому это интересно? По радио объявили, что самолет идет-таки на посадку, и предложили пристегнуть ремни. Все происшедшее в первом салоне я отнесла к разряду галлюцинаций. Бывает такое от напряжения, когда не спишь по двое суток кряду.
«Что бы это ни было, меня это не касается. Меня Егор ждет… — думала я, возвращаясь на свое место во втором салоне и зачем-то вынимая из-под кресла зонтик. — Не нужно мне это, — сказала я себе твердо. — Не мое это дело».
III
Только что прошел дождь, и фары подлетевшей к трапу машины «скорой помощи» отражались в мокром бетоне. Спускающиеся пассажиры суеверно старались на этот отсвет не наступать.
— Да погоди ты, Максимовна! — окликнул меня знакомый врач. — Погоди!..
Я остановилась и инстинктивно спрятала сумочку за спину.
— Привет!
Врач щурился в резком свете прожекторов. Он посмотрел на меня, потом глянул вверх на трап.
— Что у вас тут случилось?
— Да ничего тут… Все в порядке.
— А сообщили, острая сердечная недостаточность, — с полоборота завелся он. — Гнали по лужам — чуть в фонарь не впилились. Скажи, зачем?
— Ерунда! — сказала я. — Скорее уж острый приступ неврастении. Напрасно гнали. Что-то даме приснилось. Устроила истерику.
Нельзя сказать, чтобы меня черт попутал. Я хорошо представляла его реакцию на мои слова. Имелся собственный опыт работы на «скорой». Потому, наверное, я и солгала.
Было прохладно, и в теле даже появилась какая-то бодрость. В общем, я решила поинтересоваться плодами собственной галлюцинации. Вообще не люблю неясности. А с возрастом это усугубилось.
— Сволочи! — сказал он. — Ты уверена, что вызов ложный?
Я кивнула.
Как все-таки легко отправить человека в обратном направлении! Он вскочил в машину — водитель только пожал плечами. Хлопнула дверца. Стоящая наверху трапа стюардесса нелепо замахала руками, но дело было сделано. Скрипнув потертой резиной, машина развернулась и покатила по темно-серому бетонному полю.
Минут десять я стояла у трапа, ожидая. Куталась в плащ. Содержимое сумочки перестало меня занимать. Беспокойство было вытеснено любопытством. Отец с сыном спустились последними. В руках у ребенка был небольшой школьный портфель, мужчина нес коричневый саквояж. Увидев меня, он остановился и сказал:
— Извините, я вам нахамил.
— Нахамили! — охотно согласилась я.
Я не хотела ничего спрашивать и ждала, пока он сам что-нибудь скажет, а он только переминался с ноги на ногу.
Все-таки было холодно. Ветер обжигал мне ноги и слегка задирал плащ. Я молчала. Сложенный зонтик в моей правой руке был до отвращения влажным.
— Помогите Анне! — вдруг сказал мальчик. — Ей очень плохо…
— А что с ней? — спросила я, обращаясь все-таки к мужчине.
— Вы вряд ли поверите! — сказал он. — Кроме того, я даже не могу сказать, что именно произошло. Такого еще ни разу не было… — Он протягивал мне свою визитную карточку. — Может быть, придется позвонить. Извините, но мы должны идти…
— А почему бы вам самому ей не помочь? — спросила я.
— Потому! — он даже задохнулся от приступа раздражения. — Потому что это опасно. Потому что у меня на руках ребенок! — Луч прожектора прыгнул, и мы оказались в круге ослепительного света. — Надеюсь, через несколько дней все это кончится… — взяв себя в руки, подытожил он. — По крайней мере разъяснится… Вот тогда!..
Я уже поднялась по трапу, когда мальчик, вырывая ладошку из жестко ведущей его руки отца, повернулся и крикнул: