Крепы
Шрифт:
— А как вы догадались, что ей нужна помощь? — спросила я. — Из чего это видно?
— Меня вызвали сигналом, — сказала стюардесса. — У нее что-то серьезное, доктор? — Стюардесса стояла рядом и непроизвольно катала рукой маленький столик, на котором находилась аптечка. Резиновые колеса неприятно скрипели. Ей было явно не по себе.
— Не знаю… — сказала я.
— Что-нибудь еще нужно?
— Когда у нас посадка?
— Минут двадцать еще в воздухе!.. Столица принимает. Все хорошо, по графику идем.
— «Скорую» вызвали?
Оценивая, я взвешивала в руке какой-то пузырек сомнительного содержания. В эту секунду что-то произошло — какое-то движение. Перебирая бесполезные лекарства на столике, я подняла голову и посмотрела стюардессе в глаза. Таких испуганных глаз я не видела уже много лет.
— Мама! — сказала она тихо и отступила назад, в глубину салона. — Что же это!.. Ма-мо-чка!
Наверное, мальчик долго выкарабкивался из своего кресла, распутывал ремни, но теперь он стоял рядом со мной, по левую руку, и был весь напряжен. Похоже, он меня боялся.
Внимание мое все время сбивалось. Мешал сосредоточиться черный стеклянный круг ближайшего иллюминатора. Будто кто-то невидимый, спрятавшись за ним, наблюдал за происходящим. Я понимала, что вот об этом сейчас как раз думать-то и не надо, и все же постоянно возвращалась к неподвижной темноте.
— Не нужно смотреть! — крикнул мальчик. — С ней случается такое, с ней бывает… — Стриженая мальчишеская головка пронырнула под моей рукой. В детской руке была какая-то книга. — Не нужно! — Цветная мягкая обложка накрыла глаза и губы женщины. — Не нужно смотреть! — повторил мальчик, и в голосе его был подлинный ужас. — Нельзя смотреть!
— Почему нельзя? — удивилась я. — Чего ты испугался? Я же врач, доктор.
— Может, и так, — он глянул на меня неприятными, какими-то очень злыми глазами, — но доктор тут ни при чем. Она не больна.
Цветная обложка колыхнулась, и я увидела самый уголок губ, кривящийся, отливающий черным.
— Отойди! — попросила я и осторожно отстранила мальчика.
Книжка соскользнула по ручке кресла и упала на ковер. Неловко повернувшись, я на нее наступила. Вероятно, сказалось нервное напряжение последних дней, недосып и почти двухлетнее отсутствие каждодневной практики. В общем, мне стало дурно. Происходящее воспринималось так, будто кусок ночного кошмара прорвался в реальный мир. Только однажды, много лет назад, на практике в анатомичке, я испытала подобный шок.
Из глубины обычного авиационного кресла вытягивалось, высовывалось наружу что-то нечеловеческое, механическое. Что-то черное и блестящее, напоминающее по форме очень толстую, тупую иглу. Я ничего не могла сделать. Все силы ушли на то, чтобы не повернуться и не убежать.
По телу женщины волною прокатилась дрожь. Белая полоска кожи над натянутым жгутом капронового чулка заметно потемнела. Теряя равновесие, я почему-то схватилась за свою сумочку. Я пыталась поставить хоть какой-то диагноз. Мальчик заметил мой взгляд и, быстро протянув руку, одернул на женщине платье. Но скрыть странные изменения было уже невозможно. Лежащая на подлокотнике рука тоже потемнела. На глазах она высыхала и съеживалась.
— Не смотрите! — крикнул мальчик. Он топтал свою книгу и пытался меня оттолкнуть.
Стюардесса зажмурилась. Вцепившись в свой столик, она продолжала его катать. Столик скрипел. Коробка с одноразовыми шприцами хлопнулась на пол. Я еще отметила краем сознания, что хорошо бы хоть на нее не наступить.
Удивительно, но никто из пассажиров так и не проснулся. В салоне стоял густой чад, какой бывает в жару над болотом. Скулы стюардессы напряглись, и я увидела, как она широко, судорожно зевнула. Только многолетний опыт бессонных ночей помог мне совладать с неожиданной мутью, тяжестью и шумом в голове.
Черные круги иллюминаторов глянцево поблескивали и дрожали в такт двигателю.
— Да-да… — прошептала стюардесса, и веки ее сомкнулись. — Я согласна, да!..
Все происходящее настолько выходило за рамки знакомой симптоматики, что явно не могло быть реальным. И одновременно было в этом что-то от самой обыкновенной косметической операции. Чрезвычайно трудно было отделить обрывки пресеченного сна от всего, что происходило в салоне. Умирающая хрипела и с силой высовывала язык. Мокрый, черный язык действительно чем-то походил на тупую иглу. Он высунулся, казалось, сантиметров на пятнадцать, невероятным образом изогнулся и вонзился в щеку женщины. Детские кулачки ударили меня в грудь — мальчик что-то кричал. А я, дура старая, только и делала, что прижимала сумочку — сперва к бедру, потом к груди: подумала, что, может, это на меня так подействовал наркотик, лежащий за подкладкой, и мне потребовалось сделать усилие, чтобы отмести этот бред.
Хриплое «да» почти вернуло меня к реальности. Игла разорвала кожу, мелькнула в воздухе, и кусок плоти, отсеченный на глазах, шлепнулся на потемневшее запястье. Он буквально впитался в руку, точно мазок жирного крема.
— Не смотрите! — вопил ребенок. — Не надо!
И тут я услышала еще один голос — напряженный, мужской. Каждое слово проговаривалось с трудом, через силу.
— Прекрати, Олег, — сказал мужчина. Он сидел по другую сторону прохода, и, глянув туда, я отметила коричневый старенький саквояж на дрожащих коленях. — Вернись на место! Не трогай эторуками!
Воздух в салоне еще больше сгустился и потемнел. Стюардесса мягко присела на ковер между кресел и тут же повалилась набок. Она спала. В голове моей стало жарко, веки налились свинцом, но все тот же проклятый операционный опыт помог побороть неожиданный навязчивый сон, атаковавший меня не то изнутри, не то снаружи. Совершенно никаких чувств — как во время сложной операции. Я сосредоточилась, пытаясь восстановить ясность и внимание. Наконец я заставила себя разжать пальцы и выпустила сумочку из рук.
«Не трогай эторуками, — повторила я про себя. — Это— руками!…»
Сквозь жаркий туман я видела, как черная острая лопаточка кроит женское лицо, отрезая лишние части, и на их месте появляются гнойные коричневые пятна. Пятна таяли, тут же нарастала розовая кожа и моментально грубела. Женское тело била лихорадка, длинные пальцы дробью подскакивали на поручне и, ломая ногти, вцеплялись в подлокотник. Распоротое каким-то неуловимым движением красное платье слетело на пол. Над телом женщины трудились уже не два узких ножа, а целая дюжина. С невероятной скоростью ножи эти кроили обнаженное тело. Сильно запахло гноем, потом, нашатырем… Я старалась не отступать назад, но и приблизиться тоже не могла. Все это продолжалось не более минуты. Подобно складным лезвиям, ножи сами убрались в тело, на мгновение оставив на нем следы вроде заживающих шрамов. Когда все было кончено, мальчик накинул на обнаженную женщину какое-то красное пончо. Воздух будто просеялся и сделался легче.