Крепы
Шрифт:
Все-таки хорошо, что я появлюсь на три часа раньше. Этот самолет просто упал на взлетную полосу, прижатый грозовым фронтом. Почему, интересно, на него продавали билеты? Трудно сказать. Это был прямой рейс — не должны были продавать. Поменяв билет, я потеряла в деньгах, но сэкономила три часа. Я сказала себе, что эти три часа — для Егора, что это мой подарок на годовщину нашей свадьбы. Когда каждая минута для тебя пытка, три часа много значат. В общем, получилось хорошо, я даже не поморщилась, заглянув в безразличные
— У вас только ручная кладь?
Я кивнула. В конце концов, почему у старухи обязательно должен быть огромный чемодан? Сумочка его не заинтересовала, зато лейтенант тщательно прощупал мой складной зонтик. Через пятнадцать минут после объявления о дополнительном рейсе я уже сидела в теплом высоком кресле, а еще через полчаса самолет поднялся в воздух.
Расстегнув плащ и расслабившись, я поняла, что не так и устала. Я осторожно осмотрелась. Размякнув в соседнем кресле, посапывал во сне грузный мужчина, лицо его было прикрыто газетой. Я глянула вдоль прохода. Полутьма, вибрация, белый круг, испещренный маленькими дырочками, вялая рука, свесившаяся с подлокотника, наклоненная детская головка, темный ворс ковра, край плаща…
Мрак за иллюминатором казался неподвижным, плоским. Полностью занятая своими мыслями, я вдруг ощутила знакомое напряжение. Такое бывает в операционной — в критические минуты. Зачем-то я опять надавила кнопку на ручке кресла. Спинка не подалась, зато отворилась узкая металлическая дверь в глубине салона и вошла стюардесса. Все-таки в моем возрасте нужно спать у себя дома, а не мотаться по гостиничным койкам и самолетным креслам. Мне показалось, что в воздухе между нами промелькнуло что-то прозрачное, будто скользнуло сверху вниз грязное стекло. Не желая отключиться, я надавила указательными пальцами себе на глаза.
Стюардесса была в красивой синей форме с золотыми нашивками, узенькая пилоточка сдвинута на глаз, губы ярко накрашены. И вид у нее какой-то напуганный, правда, не сказать чтобы очень… Скорее, она была похожа на разбуженного ребенка.
— Граждане пассажиры! — осторожным шепотом сказала она. — Пожалуйста!.. Граждане пассажиры… — Никогда в жизни я не видела такой беспомощной стюардессы. — Граждане пассажиры! — Ее голос тонул за гулом двигателей. — Граждане пассажиры. В первом салоне женщине плохо. Срочно нужен доктор.
Никто даже не пошевелился. Когда я шла между кресел, я не заметила ни одной пары открытых глаз. Конечно, если бы сделали нормальное объявление по радио, картина была б иная, а так все спали, будто в стаканчики с водой, розданные после взлета, было подсыпано снотворное. Полумрак, гул и дыхание. Больше ничего. Неподвижные, вялые, оплывшие лица. Только несколько дней спустя я поняла, что все эти люди могли бы и не проснуться.
— Вы доктор? — совсем уже тихим шепотом спросила стюардесса.
— Онколог. Что случилось? Что-то серьезное?
— Пожалуйста, тише!
— Хорошо!
Я кивнула. Это было смешно, но я почувствовала себя как у постели больного, которого ни в коем случае нельзя разбудить. Следуя за ней, я перешла в первый салон — здесь также царила сонная тишина.
— С одной женщиной плохо, — шепнула девочка. — А онколог, простите, это что? — Она обернулась и посмотрела на меня. — Раковый доктор?
— Раковый. На пенсии. Почему вы не сделали объявление по радио?
— Не знаю. Командир попросил меня поискать врача… И не делать шума… Нет, я правда не знаю… обычно в таких случаях мы объявляем. — Все-таки она чувствовала себя неловко. — Вот, пожалуйста… — Она остановилась возле нужного кресла. — Если можете, помогите человеку!
— Естественно, — сказала я шепотом. — Все, что в моих силах!.. — Беспомощный лепет стюардессы раздражал меня. — У вас есть какие-нибудь медикаменты?
— Есть аптечка.
— Хотя бы воды! — сказала я, наклоняясь к больной.
На первый взгляд, женщина, как и все остальные пассажиры, просто спала. Красное платье немного задралось — почему-то это бросилось мне в глаза. Над тугой коричневой полоской капронового чулка видна белая полосочка кожи. Женщина была молода, и вполне здоровый цвет лица неприятно контрастировал с этой клинически белой полосой.
Я взяла вялую руку, свисающую с подлокотника кресла, и поискала пульс.
— Помогите Анне! — попросил рядом детский голосок.
— Это, наверное, твоя тетя? — не оборачиваясь, спросила я.
— Нет, учительница.
Мальчик сидел по другую сторону прохода у меня за спиной, и я его не видела.
Рука была почти невесомой — длинная, узкая, тонкие ногти просвечивали и чуть блестели. Нужно было спросить, что произошло с этой женщиной, почему понадобился врач, — но я не стала. Пульс немного частил.
Тысячи часов, проведенные за операционным столом, все-таки чему-то учат. Внешне все было в полном порядке — женщина просто спала, дрожали темные длинные ресницы, чуть шевелились алые губы, — но я чувствовала грозящую ей опасность.
II
Сумочка висела у меня на плече, она мешала. Она все время соскальзывала и попадала под руку. Вероятно, мое нежелание положить сумочку выглядело нелепо. Но какие могут быть претензии к сумасшедшей старухе, поднятой среди ночи.
Я расстегнула на спящей ворот. У нее был довольно тугой узкий воротничок, и от него на шее с минуту держался розовый след. Одну за другой я расстегнула верхние пуговицы ее платья. Разбудить эту молодую женщину оказалось невозможно — не помогли ни легкие удары по щекам, ни флакончик с нашатырным спиртом, ни укол. Оттянув веко, я убедилась, что зрачки женщины не реагируют на свет.