Пора брать пример с певцов, счастливцев, еврейских цадиков и часовщиков. Жить просто. Ориентироваться по звездам. Не наблюдать ни фриков, ни поездов, ни цветочников, ни раздачи булок. На часы смотреть только в случае ремонтной необходимости – когда в Кремль вызовут, чинить куранты. А если очень припечет и приспичит, спич толкнуть, допросить двух кошерных свидетелей в синедрионе, в том самом суде, не начался ли новый месяц. Синедриону кое-что позволяется. Уточнить, как там обстоит с Луной. Вышли ли вовремя на балкон очевидцы, заметили ли ее рождение. Эге-гей, очевидцы! Что скажете? Не рассмотрели, не поняли, темно было? Лилит. Лишь отражает, сама не светит. Так чиркнули бы спичкой, чтобы поджечь пыльную пепельницу. И выяснили, что происходит с календарём. Какие милые у нас? Да вот такие. На базаре не выбирали, но милыми провозгласили. Невзначай подвернулись. Сезоны и лилейные душки – вещи схожие. На выходе из скользкой зимы мы подвернули ногу, не успели оглянуться, а на дворе вирус новоиспеченный. Или безбашенный, бесшабашный и лживый апрель. Хотя почему бесшабашный? Шабаш есть, ночной –
в канун маевки. Все тот же Белтайн. Клубы закроют, а на Вальпургиеву, глядишь, разрешение выдадут, чтобы не нарушать право на проведение демонстраций. Пока суть да дело – урочный час для выхода на балкон – поиграть, подудеть для соседей. Потом из Египта. Пока Белтайн не нагрянул. И вирус не обнаглел. Летом слишком жарко, однако нонче – самое то. Егорий главный – тоже весенний. Другие не при делах, обаче нас предупредили.
Перейдем от общего к частному, зададим более легкий вопрос. Что сегодня за день? По календарю Хуучина Зальтая, мастера Нууца. Суббота? Суббота – очаровательное понятие. И относительное. Зависит от того, где находится солнце в тот или иной момент. Умножим же очарование, продлим, превратим субботу в саббатикал. Шабаш поддерживать ни к чему. И не забудем, что другие дни тоже важны. Раньше или позже на нас обрушатся. Улита едет – компенсатор силы у заводной пружины в часах. Развивающейся в оптимальный период. Например, в четверг Моисей поднялся на гору, в понедельник спустился. А для нового дела лучше подходит вторник, ибо господь именно во вторник обнаружил, как прекрасен этот мир. Который мы испоганили, костерим на все лады и не знаем, как исправить. Ждем взрыва.
Ход замедляет только реверсивная защелка. Ослабляет натяжение.
Катя Капович /Нью-Йорк/
* * *
Когда встаёшь средь темноты —воды попить, принять таблетку —с вещами больше не на «ты»,то это возраст, годы, детка.Не понимает молодёжь:встал человек и трёт макушку.И мать в потёмках позовёшь,и детства первую подружку.Жить неуютно наяву,как пузырёк искать без света.А то отца ещё зовустрельнуть – ну, это – сигарету.
* * *
Вместе с нами в поговоркунесколько вещей войдёт:жить в России надо долго,красота весь мир спасёт.Тени исчезают в полдень,жизнь – билет в один конец,утром выпил – день свободен,водка любит огурец.У властей свинячье рыло.Пушкин был большой поэт.«Что пройдёт, то станет мило», —он сказал и умер вслед.И кого остановилакрасота стихов его,музыка, большая сила.В этом мире никого.
* * *
На восточном базаре купила я питу,сколько всякого разного в питу набито:сладкий лук, помидор, белый хумус, фалафельи горячего соуса несколько капель.Мне восточный базар почему-то всё снится,с золотыми глазами краса-продавщица,незнакомые лица, весёлый прилавок —видно, создана я для подобных приманок.Солнце в голову, много горячего пыла…Я брела к остановке, с собой говорила,всё оглядывалась на цветной околоток.А теперь я скажу, утерев подбородок.Если между ладошками белого хлебавсё вместилось так чётко и великолепно,может, мир нам сложить на земном этом шаре,как хорошую питу на жарком базаре.
* * *
Мы так разъезжались: хлебнули по стопке,помыли полы в опустевшем дому,оставили чайник, кастрюли на бровке,сказали: «А вдруг пригодится кому?»Молчали в усталости жаркого полдня,давнишние письма делили в конце.Бил колокол на невысокой часовнесушилось бельё на соседском крыльце.Последнее – в памяти прожитой жизни,как будто бы в доме, идущем на слом, —наш двор, где летают бумажные письма,где мы напоследок с тобою вдвоем.
* * *
Среди кривых расшатанных осинклин вышибали – лишь забили глубже,жгли молодости быстрый керосин —какое счастье было в этой чуши!Купили как-то старый драндулетна общие семейные финансы,его нам продал пьяница-сосед,сказал: «Иду в лечебницу сдаваться!»Сначала не работал дуралей,но что-то привинтили, прикрутили,поддали, чтобы было веселей,и затрещал мотор в автомобиле.И в нашей тусклой жизни без всегов тот вечер подобру и поздоровуимели счастье, верили в негов прокуренной хрущёвке Кишинева.
Русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Здесь фонари похожи на вопросысреди французских выгнутых оград,у путника очки съезжают с носаи мысли набегают невпопад.От русских узнаваемых фамилийстановится на сердце горячо.Кем они были, где и как служили,что вспоминали, говорили что?Каким их ветром занесло далёко,холодным, тёмным, северным сюда?Фигура чуть растерянного Богаразводит лишь руками у креста.Несли их войны, словно злые крыльябезумных мельниц, разметая всех.А вон Ивана Бунина могилас цветами и колосьями поверх.Видна вдали обычная часовня,деревьев разноцветные верхи —что Бунин так любил немногословнои прятал в суховатые стихи.Он о высоком мог сказать с прохладой,о русского снеге грезил до конца.Храни сент-женевьевская оградав своих объятьях лёгкого жильца!
* * *
А ведь было на нашем веку это всё-таки:перестроечные и полночный «Агдам»,что-то свежее носится в уличном воздухе,и амнистии множатся по городам.И свобода приходит в расцветшие скверики,и выходит Улисса большой перевод,пароходы плывут по высокой Москве-реке,возвращается Сахаров из несвобод.Возвращаются частная собственность. В частности,возвращаются улицам их имена.Комитет государственной безопасностиобещает, однако, вернуть времена.Почему-то в России всё бедами мазано,всё кончается лесом предательских рук.О свободе в отчизне потомкам расскажем мы:«Это было красиво и кончилось вдруг».
Жизнь моего приятеля
О жизни рассказать бы мог пустяк,в альбоме старый снимок – четверть века.Вельветовые брюки и пиджакдают понять нам в целом человека.Его любила женщина одна,весёлый независимый характер,густых волос упрямая волна.Потом её увел один приятель.Просил её вернуться, всё простить,послал письмом два общих снимка даже,ответа ждал. А что простить – спросить?Как возвратиться к прошлому пейзажу?И он, как жил когда-то, так и жил.Жил в городе зимой, с весны – на даче,где пола подгнивающий настилпел что-то на два голоса, чудача.Перемостил простой дощатый пол,покрасил стены и забор наладил,ходил с корзинкой в невысокий бор,и что-то вдруг о радости заладил.С какой, однако, радости бы вдруг,когда он жил один в глухой деревне?О радости, не покладая руксажать кусты, окучивать деревья.Ни женщина призывам не вняла,ни дети, недоверчивые к слову,а радость вот поверила, пришла,ведь кто-то должен приходить по зову.