Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Шрифт:
Борис молча пододвинул стул, не говоря ни слова, взял Светлану за плечи и так же молча усадил. Потом принес воды, которую она безропотно выпила.
– Светлана, вы раньше времени не волнуйтесь. Еще, может, все обойдется.
– Не надо. Боря… Я пойду…
– Я провожу вас.
– Нет, нет. Я одна.
Светлана шла, как старушка, не поднимая и не сгибая ног. Борис, решив все же проводить, вернее, присмотреть за ней, шел в отдалении, стараясь в темноте не потерять ее из виду. И теперь, оставшись наедине с собой, он удивлялся своей житейской близорукости. Он вспомнил, как однажды она поразила его своей привлекательностью и ярко проявившейся на лице радостью. Он тогда шутливо обратился к ней:
– Светланочка, здравствуй! У меня такое впечатление, что внутри у тебя солнышко светит.
А девушка тоже шутливо ответила:
– Светит, потому что я Света, – и счастливо засмеялась.
Оказывается, то был свет любви, свет радости жизни, а он в ее ответе, кроме игры слов, ничего не увидел. И вот теперь оглушил ее горем. «Гибель Матвея тяжело ранила ее. Я – балда, нанес ей своей бездумностью тяжелую душевную рану».
«…Надо подумать…» Но в голове у Светланы была тяжелая пустота, которая вытеснила мысли, оставив какие-то их обрывки.
Калитка…
Крыльцо…
Двери…
Свет от лампы в глаза.
Мама у стола. Добрый и самый родной с детства человек.
Светлана подошла, молча опустилась на пол. Она охватила мамины ноги и молча положила голову на колени. И тут девушку обожгла боль непоправимой утраты.
– Ма-мо! Ой, лихо мне!
И женщина – мать солдата, жена солдата – испугалась. Сердце куда-то упало вниз, а потом бросилось вверх и тревожно застучало.
– Доча? Что случилось, родная? – прошептала она. – Микола? Тату?
Она попыталась справиться с волнением, но голос дрожал.
– Говори скорее, что случилось, а то сердце разорвется.
– Матвей не вернулся. Улетел на задание и не прилетел.
В голове матери тугими толчками забилась мысль:
«Не то, не то, чего испугалась. – А потом: – Что ты, сумасшедшая баба? Дочь плачет. Парубка убили, а тебе не то. Ведь беда случилась».
Сказала вслух:
– Света, может, он живой? Может, только самолет?.. Приходили же другие пешком, приезжали машиной, кто в госпиталь попадал. Сама же говорила.
Мать положила руки дочке на голову и стала гладить, перебирать волосы. «Пусть поплачет, облегчит душу… Парубок был хороший, добрый да скромный, даже не верилось, что он на войне летает… Ох, дочка, дочка. Взрослая ты стала. Полюбила в несчастье, бедная ты моя горлица. Не став женой, овдовела».
…Светлана затихла. От матери шло тепло и спокойствие, тихая уверенность и надежда. Натруженные руки ее были легкими, нежными и такими домашними. И показалось ей, что она вновь маленькая, что нет никакой войны и сейчас мама будет рассказывать сказку или говорить о том, что она сегодня делала и что еще осталось сделать…
Так и сидели, не меняя позы. Мать боялась вспугнуть наступившее успокоение. Пальцы, не торопясь, перебирали волосы, разделяли их на прядки, передвигали от одной ладони к другой. Ее руки сейчас жили самостоятельной жизнью, а в голове текли привычные мысли: «Где же Микола? Что с чоловиком? Живы ли? Так давно нет писем…» Она глубоко вздохнула.
Светлана подняла с колен голову и посмотрела в глаза матери.
– Доченька, вставай, родная, а то снизу холодом тянет.
– Ничего, мамо, не холодно… Как же теперь?
– Не торопи судьбу, надейся. Я, что ни день, одно думаю и надеюсь. Мне еще твоя бабушка говорила: «Не каждый, кто с войны не пришел, мертвый…»
Матвей попал в окопы к обстрелянным, знающим войну людям, которые не боялись смерти, но и не искали ее. Осипов хотел остаться на передовой, чтобы достать парашют из самолета, но комбат Ахмет Юсупов, воевавший с первого дня войны, уже выработал свои правила поведения.
– Знаешь, летчик, ты наш гость, и желание гостя – закон. Но у нас дела пехотные, а тебе надо в небе летать. Башка цела, кости тоже, живи сто лет, поэтому давай на вторую позицию и там передохни.
– Да я лучше с вами здесь до вечера повоюю. А стемнеет – сползаю к самолету.
– Ну, нет, дорогой. За желание помочь спасибо, но мы тут сами справимся, а то зацепит тебя ненароком шальная пулька или осколок, мы себе не простим этого. Нет, давай на отдых. Вот тебе сопровождающий. – Он показал на красноармейца.
Матвею пришлось подчиниться обстоятельствам. Капитан и летчик на прощание обнялись и по-братски поцеловались.
Вскоре Осипов оказался на командном пункте командира полка. Его поздравили со вторым рождением и вспомнили русское гостеприимство. Матвей, выполняя приказ старшего, в одиночестве выпил из солдатской кружки водку, закусил салом, хлебом и луком, запил теплой водой. Расторопный начальник штаба подготовил справку с полковой печатью, в которой говорилось о том, что они, наблюдая воздушный бой, видели, как Осипов сбил немецкий истребитель. Однако просьба Матвея разрешить ему остаться с ними до вечера, чтобы попытаться спасти парашют, ни к чему не привела. Командир полка был неумолим:
– Эх, летчик! Что теперь значит твой парашют, когда кругом все рушится, люди гибнут тысячами. Я за парашютом к самолету, вернее, к тому, что осталось от него, никого не пущу. Жертв и так хватает… Давай маршируй к себе на аэродром да бей немцев сверху покрепче.
Матвей согласился с этой житейской и солдатской мудростью:
– Хорошо, командир. Спасибо за гостеприимство, а если все же парашют будет у красноармейцев в руках, так смотрите на него, как на подарок. Шелку там много, пригодится.
– Вот это другой разговор!
…Вечерело. Небо успокоилось. Освободилось от самолетов. Затихли за спиной и артиллерийские громы – линия фронта осталась позади. Ежедневное недосыпание, дорожная сутолока, пережитые волнения и выпитая на передовой водка сделали свое дело. Матвею страшно захотелось спать. В стороне от дороги он увидел копну прошлогодней соломы. Разгреб ее до чистого желтого цвета и соорудил постель. Лег на спину, оглядел уже темнеющее небо и подумал: «Отдохну немного и по холодку пойду дальше». Он проснулся под утро. Хотел встать, но от неожиданной боли вскрикнул и удивленно остался лежать. Болело все: руки, ноги, спина.