Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Шрифт:
– Раз командир говорит, что ты сбил, значит, сбил. Какой еще разговор? Не перечь старшему.
Осипов засмеялся. Обнял сержанта:
– С победой тебя… Петров, Зарубин, поздравьте молодца с первым успешным воздушным боем.
Техники заулыбались. И, не дожидаясь очереди, сразу оба взяли его, как ребенка, в охапку. Оторвали от земли, смеялись и качали на своих сильных, мозолистых руках.
Осипов от души посмеялся. Но, увидев слезы на глазах Талгата, посерьезнел:
– Хватит, мужики, нарушать субординацию. Спасибо за самолеты и искренность вашу. Давайте к лошадям, а мы на КП… Талгат, будешь докладывать о выполнении задания. Расскажешь, что видел, что чувствовал.
Митрохин оборвал начало доклада Борубая:
– Почему ты, а не Осипов докладывает?
– Товарищ командир, моя вина. Я же ввожу человека в бой. Учу видеть и думать. Себя и врага оценивать. Прошу его послушать. Будем знать, что он за джигит. С пользой воюет или нет. Может, он, слепой и глухой, безнадежный!
Замолчал улыбаясь.
Митрохин подобрел:
– Давай сержант, докладывай свою зрелость и зрячесть!
Борубай проснулся. Волк и «юнкерс», сведенные сновидением в один ряд, пропали. В тишине слышно было посапывание спокойно спавших. Где-то за черным потолком, выше крыши, в глубоком ночном небе на тихой басовой ноте гудел железный шмель.
«Чей? Война не спит… А ты, Борубай, далеко улетел, в самое детство. Забыл наказ командира, что про войну нельзя забывать и во сне. Злости не будет. А без нее убить могут. Сам станешь для «мессершмитта» убегающим волком…»
Но тут опять мысли перепутались, и он провалился в бездумную тишину.
Освобождением Великих Лук начался новый год на Калининском фронте. В потоке названий городов и деревень, освобождавшихся во время зимнего наступления Красной Армии, это событие для некоторых, может, и прошло незамеченным. Но для Борубая оно было памятным. В боях за этот город он почувствовал себя воином, сбил свой первый самолет и получил главную солдатскую награду – медаль «За отвагу». Так уж получилось, что Митрохин вместе с медалью вручил ему и офицерские погоны младшего лейтенанта. Летчик радовался этому и одновременно сожалел, что не пришлось поносить заветную, золотом окантованную голубую петлицу с красным эмалевым кубиком.
Вручая награды Борубаю и Шубову, Митрохин не был спокоен. Только он один знал, что в штабе дивизии лежит орден Осипова. Награда пришла ему за переправу, разбитую еще в июле сорок первого года. Но не мог же он зачитать перед строем Указ о награждении человека, осужденного судом и отбывающего меру наказания на фронте. Надо или отсылать орден назад, или реабилитировать летчика.
«Легко сказать – отослать, а ведь это писать представление в Москву, брать на себя ответственность. Проще решить вопрос с командиром дивизии. За снятие судимости и замполит перед политотделом походатайствует». Не любил он кого-нибудь просить, не любил и просьбы слушать. Но тут надо было себя превозмочь. Тем более что где-то глубоко в груди жило чувство благодарности к этому парню за памятный командиру полка летний вылет, за который Осипов был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Решившись на снятие судимости с Осипова, Митрохин теперь искал удобный случай, чтобы не вышло осечки, так как понимал: если с первого захода этот вопрос не решить положительно, его или не будут вторично слушать, или Осипов не доживет до второго раза.
«Кто же и что будет за снятие судимости? – спрашивал он себя. – Полк за оправдание. Представим старые и новые боевые характеристики. Ходатайство.
Командир дивизии – человек скрытный, имеет высокую награду, обтертый и обломанный Москвой, известный в верхах. Ему не нужен летчик-штрафник, гирей на теле дивизии… Поддержит. Он заинтересован поскорее сомнительный приговор отправить в архив для поднятия своего авторитета перед подчиненными.
Командир корпуса?.. Власть и строгость свою показал пришедшим под его начало при формировании. Комэск оказался удачным и нужным экспонатом: курочка ко Христову дню. Теперь может проявить и заботу о подчиненном: строг, но и заботлив. Не злопамятен, хорошее видит… Хотя за время существования корпуса никто пока нового ордена не получил.
Политработники поддержат: Осипова же из кандидатов не исключали. Взыскания не накладывали.
Трибунал приговором ни воинского звания, ни ордена не лишал. Был строг, но и «доброжелателен». Возражать, видимо, не будет.
Вся вина летчика-командира определялась только поведением командира дивизии, утверждавшего, что комэск вылетел самовольно. Убить руками немцев «виновника» ему пока не удалось. И на рожон сейчас он не полезет, один против всех. Промолчит. Не напомнит о себе, не в его это интересах. Теперь же его не накажут».
И вскоре такой случай представился – пришел долгожданный великий праздник. Митрохин прочувствовал это на себе. И убедился на поведении своих подчиненных, когда читал перед строем полка:
«…Войска Донского фронта в 16.00 2.02.43 г. закончили разгром и уничтожение окруженной Сталинградской группировки противника… В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились…»
Последние слова потонули в радостном крике. «Ура!» неслось, не умолкая. Строй рассыпался: объятия и поцелуи, поздравления и смех радости. Он, командир, не мог и не хотел обвинять людей в неуставном поведении. Восторг должен был найти выход. Эта энергия порыва была введена Митрохиным в русло митинга.
Говорить хотели все. Слушая горячие речи, клятвы бить врага насмерть, он тогда и сам еще не осмыслил полностью величия происшедшего. Он слушал, радовался, но это не мешало ему обдумывать одну мысль: в эти дни можно было решать все затруднительные для командования вопросы, в том числе и судьбу Осипова.
В радости победы боль утрат как-то притупилась. Личное горе всегда горе. Но если видно, что твое горе обернулось для тысяч других радостью свершения давно задуманного, слезы делаются не так горьки, не так едучи. В них все равно слышится привкус чего-то обнадеживающего. Ветер успехов приоткрыл своим дуновением занавес надежды для многих. И задел крылом справедливости судьбу Матвея.
С Осипова сняли судимость.
Его душа вырвалась в яркий солнечный день. Голова от радости закружилась. А в ушах опять появился звон. Но в этом перезвоне Матвей слышал «Славься» Глинки, которое не только отдавало должное, но и требовало нового, возвышенного служения Родине.
Чтобы справиться со своими чувствами, Осипов, выбрав момент, ушел с КП полка, освободившись от поздравлявших товарищей.
«Одно испытание позади… Что же мне еще уготовила судьба?.. Если б знать… Нет, наверное, так было бы хуже. Тогда бы человек ждал и надеялся, а не боролся. Превратился б в созерцателя, потребителя обещанного…»
Топтался на лесной тропинке в одиночестве до темноты. Думал о том, как ему дальше жить. Утвердился в равенстве с другими.
Успокоился.
Одного себе он не сказал: война уже определила его судьбу – испытание огнем. Для солдата это состояние стало привычным внутренним миром. Хождение через смерть – профессией.