Крещенные кровью
Шрифт:
– Прости меня, Степан… За все прости, если сможешь. Ты был прав, дело сфабриковано, и лично я приложил к этому руку.
– Шел бы ты отдыхать, Андреевич, – горько ухмыльнулся, глядя на него, Степан. – Уже ночь на дворе, а ты все еще надрываешься на работе…
– Ты прав, ненавидя меня, – вздохнул Горовой. – Но я исполнял приказ… Можешь мне не верить, но кому-то очень было нужно посадить тебя. А я избран всего лишь орудием!
– Я прощаю тебя, гражданин начальник! – зло рассмеялся Степан. – Ты ничтожество, и сам это признал уже не единожды. А я на убогих не обижаюсь!
Пряча глаза, Дмитрий Андреевич вышел из камеры в коридор и на его месте… о, чудо! – на пороге камеры появились жена и сыновья!
Глаша прямо с порога бросилась в объятия. Мальчики нерешительно и настороженно осматривались. Жена рыдала у Степана на груди и говорила, говорила, говорила. Мальчики с трудом узнавали его и со страхом поглядывали на исхудавшего, заросшего щетиной отца. Он сам прижал сыновей к себе.
– Дети, мальчики, глядите на него! – выкрикивала жена дрожащим от слез голосом. – Сохраните в памяти это лицо, сыночки! Может случиться, что мы его больше не увидим!
Степан не сдержался – он даже не утирал слез.
Часть третья. Клад скопцов
1
Сразу за леспромхозом огромный кусок тайги был разделен еще на несколько участков. Каждый из них закрепили за вальщиками. Калачев с бригадой получил под вырубку делянку с несчастливым номером «13».
Стоя у разделительного столбика, Степан смотрел на высокие стройные сосны и с горечью думал: «Вот и ваше время пришло, красавицы. Жаль вас под пилы и топоры пускать. Но ничего не попишешь, сказано, что стволы ваши нужны государству, значит… увы!». Теперь весь мир бригадира Калачева ограничивался поселком в тайге и очередным участком леса, который он вынужден валить уже одиннадцатый год.
Поселок – лес, лес – поселок… Это такая зона в несколько сотен километров, которая в масштабе страны выглядит на карте как маковое зернышко. Не повернуться, не развернуться… Вот так, изо дня в день, и приходится ласкать взглядом вековые стволы сосен, прежде чем коснуться их острием топора или зубьями пилы. Воздух летом сырой, а зимой тяжелый от мороза, вдыхать и выдыхать его свободно может только человек, привыкший к тяжелым условиям жизни в тайге.
Да разве такое существование назовешь жизнью? Короткое, всегда промозглое дождливое лето, а затем бесконечная морозная зима. Снега выпадает столько, что не пройти, не проехать. Бараки в поселке заносит по самые крыши, и ходить приходится учиться особым образом: шагать ровно, как по ниточке, по натоптанной в глубоком снегу тропе. Шаг влево, шаг вправо, и можно провалиться в сугроб по грудь или даже шею, без посторонней помощи ни за что не выбраться.
– Чего на деревяшки пялишься, бригадир?
Калачев обернулся. Рядом стоял Сергей Коновалов – на редкость неприятный тип. Коренастый, рыжебородый, отпетый уголовник и наглец, готовый уколоть любого едким словцом. Коновалов недавно прибыл в поселок, как-то умудрившись перевестись со строгого режима на поселение. С первого дня он всем старался дать понять, что работой на государство обременять себя не собирается и любые потуги заставить его взять в руки топор или пилу будет расценивать как тяжкое оскорбление своей личности.
– Какого хрена тебе надо, Ржавый? – Степан специально назвал Сергея по кличке, с которой тот прожил уже не один десяток лет.
– Вижу, как на баб, на елки пялишься, – хмыкнул Ржавый. – А может, прикидываешь, сколько срубить успеешь до конца срока?
Глядя на Коновалова, Степан понял, что тот нарывается на очередной скандал, и решил не давать ему на то повода.
– Шел бы ты своей дорогой, Ржавый. Бодаться я с тобой не собираюсь и никакого дела у меня к тебе нету, усек?
Но Коновалов вместо того, чтобы затевать ссору, повел себя совсем не так, как ожидал Калачев.
– Не колоти понты, бригадир. По делу я, – удивил его Ржавый. – Я долго присматривался к тебе: все то время, пока в этой дыре чалюсь.
Не найдя для достойного ответа слов, Степан лишь пожал плечами.
– Ты хоть из органов, но мужик правильный, – продолжил Коновалов, доставая из кармана кисет с самосадом. – Тут в поселке одни фраера беспонтовые пришвартовались. Серьезное дело предложить некому, а ты…
Оправившись от неожиданности, Степан усмехнулся и, пытаясь ничем не выдать своей заинтересованности, спросил:
– О чем ты треплешься, Ржавый? Какое такое дело можно затевать в этой непроходимой глуши?
Коновалов оживился. Быстро раскурив самокрутку, он осмотрелся и без всяких предисловий предложил:
– Дергать отсюда позвать хочу. Не в жилу мне здесь киснуть в сырости, а зимой сопли на делянке морозить!
– Вижу, ты не сопли, а скорее мозги отморозил, – ухмыльнулся Степан. – Ты что, не видишь, куда попасть угораздило?
– Туда, где и ты паришься, – ответил Ржавый после глубокой затяжки.
– Ты так говоришь, будто я не рядом с тобой в пятистах верстах от Магадана, а где-то в парке под Москвой, откуда до Кремля пару часов ходу…
Калачев не спускал пристального взгляда с лица собеседника, но на нем не дрогнул ни один мускул.
– У меня план есть конкретный, – продолжил Коновалов, отбрасывая в сторону кончик выкуренной до пальцев самокрутки. – Но тебе пока ничего не скажу. Надумаешь, подваливай. Не надумаешь – язык прикуси и упакуй. Где-то вякнешь, я тебя самого упакую!
Поправив шапку, Ржавый развернулся, собираясь уходить, но посмотрел на Степана через левое плечо и усмехнулся:
– А какого хрена я к тебе подошел, не знаешь?
– Понятия не имею, – огрызнулся озабоченно Калачев, который уже обдумывал неожиданное предложение.
– Вот это правильно, – ухмыльнулся Коновалов одобрительно. – Ты не лес разглядывай, а в комендатуру топай. Там Хозяин, Алексей Иванович, уже самовар кочегарит, тебя ожидаючи…