Крест и клинок
Шрифт:
— Ну, доберемся мы туда, а что дальше?
— Ему известна большая река, вверх по которой поднимаются на кораблях чужеземцы. Каждый год ваделим посылают кого-нибудь туда, на приречный рынок менять страусовые перья и гумми на синюю ткань. Этот человек проводит нас туда, если мы сделаем ему подходящий подарок. Хасем ничего не сказал о цене или о том, кого он прочит нам в проводники, но я подозреваю, что он сам отвезет нас, если мы отдадим ему один из наших мушкетов.
— По мне, неплохая сделка.
Бурдон, кажется, был сыт пустыней по горло.
— Кстати, у Хасема и его спутников воды хватит только для них самих. И он предупредил, что с четырьмя лишними людьми, а это двойная нагрузка
— Хуже того, что мы вытерпели на галерах, быть не может, — с уверенностью заявил Бурдон.
Шестью часами позже, когда ваделим устроили короткий привал, чтобы поджарить полоски сушеного мяса на костерке из сушеного верблюжьего навоза, от радости и довольства Бурдона не осталось и следа. Француз лежал на земле и в голос жаловался, что костистый крестец верблюда до дыр протер ему бедра и задницу. Ваделим ехали как можно быстрее, пользуясь самодельными стременами из полос ткани. Но сидеть, вывернув колени, подпрыгивать и трястись на крестце верблюда, вцепившись в заднюю луку туарегского седла, сделанного из дерева и кожи, — это была пытка.
— Спроси у него, что мы будем делать, когда кончится вода, — простонал Бурдон.
Гектор перевел ответ с озорной усмешкой.
— Сиди Хасем говорит, что когда нам по-настоящему захочется пить, мы будем пить верблюжью мочу.
К счастью, воды хватило, и отряд добрался до стоянки ваделим через три дня. На подъезде к горстке палаток из кож и шерстяных тканей, скрытых в ложбине, Хасем предупредил Гектора и его спутников, чтобы они не очень глазели на стадо длинноногих коз, пасущихся неподалеку среди камней и кустарников. Ваделим считают, что у чужаков дурной глаз.
— Мы здесь не задержимся, — успокоил Гектор Карпа, когда детвора при виде изуродованного лица бедняги с криками бросилась врассыпную. Дети испугались, признав в нем одного из злых вредотворных духов, что являются из пустыни в человеческом облике. — И знаешь, после нашей засады на лабесса у меня к тебе появились кое-какие вопросы, — продолжал Гектор. — Я не слышал выстрела твоего мушкета, хотя ты был почти рядом со мной. И не видел, чтобы ты его перезаряжал. Ты так и не выпалил в того всадника на верблюде, хотя это был наш смертельный враг. Зато когда мы охотились на страусов, ты каждый раз попадал в цель.
Карп посмотрел на него. Лицо его напряглось.
Гектор продолжал:
— Не беспокойся, Карп. Я ведь помню тот случай, когда мы поймали Шабрийана, человека, который причинил тебе столько горя и страданий. Там, у городской стены, ты бросился на него и чуть не задушил. А потом ты плакал. Ты стыдился, что прибег к насилию, и потому плакал?
Карп кивнул. Теперь на лице его выразилось облегчение. Как будто с его плеч сняли какое-то бремя.
— Ты не признаешь насилия, да? Этого требует твоя вера, а ты глубоко верующий человек? И об этом ты молился в Кандии, когда присоединился к людям Шабрийана, дравшимися с турками? И вот почему ты не выдал шевалье и страдал все это время на галере? Ты не хотел мстить. Ты веришь в мир и всепрощение.
Глаза Карпа наполнились слезами.
Гектор был восхищен.
— Карп, — сказал он, — ты хороший человек. Мой долг — рассказать остальным, что мы не должны рассчитывать на тебя там, где нам придется пробиваться с боем, чтобы освободиться от Мулая Исмаила. Но пока я возглавляю наш отряд, ты будешь одним из нас.
Сиди Хасему очень не терпелось получить свою плату — мушкет, и поэтому они оставались в лагере ровно столько времени, сколько ему потребовалось на сборы необходимой партии товара. Потом он повел их к югу, на этот раз более умеренным шагом, усадив по одному человеку
Местность становилась все более цветущей. Они ехали вдоль нив, охраняемых стариками и мальчишками, отгонявшими стаи птиц, охочих до зерна. Появились рощи, а на пастбищах паслись стада домашнего скота. Люди тоже изменились. Их стало гораздо больше, они жили в деревнях, деревни сменяли одна другую и состояли из круглых хижин с соломенными кровлями, а жители их сильно отличалась от жилистых, с кожей оливкового цвета жителей пустыни. Эти же были выше ростом и более гибкими, и свои курчавые волосы они зачесывали на макушку в виде остроконечной шапки. Вместо развевающихся просторных одеяний простой люд носил только маленькие набедренные повязки, а женщины ходили с голой грудью, часто на спине у них висел младенец — такого Гектор никогда еще не видел. По мере того как путники подвигались ближе и ближе к реке, им все чаще встречались люди черные как ночь, и кожа у них блестела, потому что они любили мыться, а потом умащать свою кожу маслом.
На двадцатый день пути проводник потребовал свою плату.
— Завтра, — сказал он, — мы приедем на рынок, где я буду продавать страусовые перья и гумми. Вы же поедете дальше на юг и к вечеру доедете до берега реки, к которой так стремитесь. Но вам нужно поторопиться. Местные говорят, что скоро Ваднил войдет в берега. Тогда движение по реке прекратится. И еще они сказали мне, что на реке именно сейчас стоит на якоре чужеземный корабль.
— Это хорошая новость, — сказал Гектор. — А я-то думал, что нам, чтобы найти корабль, придется идти к низовьям по берегу.
— Еще мне сказали, что здесь есть могущественные купцы, которым не нравится этот корабль. Они считают, что он вторгся в их владения и представляет опасность для их торговли. Думаю, ты понимаешь, о ком я говорю.
— Ты говоришь о купцах из царства Мулая Исмаила?
— Да. По их мнению, они здесь хозяева. Они приезжают сюда за бивнями слонов, золотом и рабами. Они вроде тех ревнивых охотников, которые всех зверей в лесу считают своими.
— Странно сравнивать купцов с охотниками.
Хасем нахмурился.
— Эти так называемые купцы запугивают людей, чтобы завладеть их имуществом, а если те противятся, они их бьют. А пожелают сделать рабами — просто хватают и уводят с собой. Мне рассказывали, что именно так их господин Мулай поступает с ними самими. Вот они и поступают так же с другими.
Гектора охватило уныние. Он-то полагал, что, проделав столь долгий путь, они больше никогда не услышат о Мулае. А тут вдруг оказывается, что злобное влияние императора простирается даже сюда, до берегов великой реки.