Крест и корона
Шрифт:
«То, что не удалось другим», — мысленно завершила я. Догадаться было нетрудно. Первая жена Генриха VIII, Екатерина Арагонская, родила ему только дочь и, когда стало ясно, что большего от нее ждать не приходится, отправилась в ссылку. Вторая его жена, колдунья Анна Болейн, мать принцессы Елизаветы, также не оправдала ожиданий супруга и была предана смерти.
Я, тщательно выбирая слова, произнесла:
— Если родится принц, это станет огромной радостью для нашего королевства.
Бесс рассеянно кивнула, но в глазах ее сквозила тревога. Плечи служанки ссутулились. То радостное возбуждение
— Вас не наказали за то, что позволили мне смотреть в окно? — спросила я.
— Нет, госпожа. Леди Кингстон волновало только то, что они с мужем приглашены в собор Святого Павла. Она боялась, что сэра Уильяма надолго задержат по делам службы и они не успеют.
— Чем же вы тогда так обеспокоены?
— Не могу вам сказать, госпожа, — покачала она головой.
— Прошу вас, Бесс.
Служанка бросила взгляд через плечо на дверь, потом подошла ко мне вплотную и зашептала на ухо:
— Я слышала, что сэр Уильям говорил моей хозяйке перед уходом в собор Святого Павла. Герцог Норфолк сказал ему, что, мол, королю до зарезу необходимы доказательства измены — вашей и вашего отца. Дескать, получив ваше признание, можно будет сокрушить все семейство Стаффордов, и тогда уже никто не будет угрожать короне. И если им удастся сломать вас… — Бесс замолчала.
— Продолжайте.
— Тогда герцог и сэр Уильям получат немалое вознаграждение. Король отблагодарит их и вознаградит землями.
Голоса хора в финале «Te Deum» стали выше, пронзительнее, воздавая на латыни смиреннейшую благодарность Господу. Музыка медленно смолкла.
— Спасибо, Бесс, — прошептала я. — Не бойтесь, я не скажу им ничего. Пожалуйста, унесите еду.
Она взяла поднос, и я увидела на щеке у служанки слезинку.
Я упала на соломенный матрас и отвернулась лицом к стене. Я не закрыла глаза, не шевельнула ни одним мускулом. Просто уставилась в каменную стену и смотрела, как блекнет на ней свет. Опустился вечер. Бифитеры Тауэра перекликались, передавая приказы по галереям и коридорам замка. Я услышала слово «костры».
Прошло какое-то время, и раздался пушечный выстрел в честь короля и королевы. Выстрел был очень громкий. В окно проник слабый едкий запах — то ли праздничных костров, то ли пороха. Но стены моей тюремной камеры ни разу не дрогнули. Тауэр был самой мощной крепостью в Англии, и его стены не сотрясались никогда.
9
Я не знала, что та кошмарная ночь в Бошам-Тауэре будет первой в череде многих. До самого утра, пока рассвет не рассеял черноту, страх сковывал меня. На следующий день я то просыпалась, то снова проваливалась в сон, но с постели почти не вставала. Я словно не замечала того, что дверь камеры периодически открывалась, входил бифитер и ставил поднос с едой, а спустя какое-то время уносил ее так и не тронутой. Я все время думала о монахах-картезианцах, о том, как они за свою веру умирают от голода в Ньюгейтской тюрьме. Разве я могла прикасаться к еде, пока они страдают? Да и зачем мне вообще жить? Меня будут допрашивать, издеваться надо мной, насмехаться над моими словами. Герцог
Но на второе утро, когда дверь распахнулась и не Бесс, а какая-то другая женщина — старше и выше, с длинным лицом и темными волосами, почти полностью спрятанными под белым капюшоном, — опустила на пол деревянный поднос с едой, я все-таки поковыляла к нему. И, словно животное, набросилась на еду — затвердевший кусок сыра. Я стыдилась собственной слабости, но не могла подавить в себе желание жить, пусть даже короткий остаток моей жизни будет ужасен.
Поев, я упала на тюфяк и проспала несколько часов — на сей раз никакие сны меня не посещали.
Я проснулась, чувствуя себя физически окрепшей, но теперь меня мучил страх. Когда начнутся допросы? Не попытаются ли они сломать меня уже сегодня? Я молилась и ждала, прислушиваясь к шагам в коридоре. Но никто не появлялся, кроме бифитеров и слуг.
Так продолжалось день за днем. Утром приходила служанка в белом капюшоне. Впоследствии я узнала, что ее зовут Сюзанна. А во второй половине дня приносил обед один из двух бифитеров, работавших в Бошаме: Генри или Амброуз. Еда была почти протухшая, эль горчил. Ела и пила я очень мало.
Через неделю бифитер по имени Амброуз объяснил мне положение дел:
— Если хотите получать приличную кормежку, иметь в камере какую-нибудь мебель или топливо для камина — что угодно, то вы должны платить. Таковы правила.
Несколько секунд я сдерживалась, потом рассмеялась:
— Вы видите здесь монеты или драгоценности, сэр?
— У вас есть родные, — терпеливо объяснил он. — Я помогу переправить им письмо, можно все устроить. Родственники обычно платят.
Я решительно покачала головой:
— Это не мой случай. Я никому не буду писать.
Амброуз удивленно моргнул:
— Я думал, вы из благородной семьи.
— Уже нет, — пробормотала я. — Уже нет. — И отвернулась от бифитера.
Я слышала его удаляющиеся шаги по коридору, потом слышала, как он рассказывал своему товарищу, что я отказалась просить родных о помощи.
До меня частенько доносились обрывки разговоров за дверями камеры, но с того дня они не имели никакого отношения ко мне или к моему отцу. Однажды утром того заключенного в коридоре, чей плач я постоянно слышала, увели. Его слезы были страшным испытанием для меня, но вскоре я обнаружила, что есть кое-что и похуже — не слышать их. Ясное дело, беднягу увели на смерть, куда же еще?
Как-то утром, когда я неподвижно лежала в полудреме, дверь в камеру распахнулась и появилась роскошно одетая леди Кингстон. На этот раз на ней был остроконечный головной убор, украшенный крохотными драгоценными камушками.
— Вы здоровы, госпожа Стаффорд?
Я пожала плечами. Вопрос показался мне более чем неуместным.
— Вид у вас неважный. — На ее лице появилось озабоченное выражение, и я подумала, что это, скорее всего, одна из тех масок, которыми эта женщина ловко пользуется, чтобы завоевать доверие заключенных, а потому ничего не ответила.