Крест и корона

Бильо Нэнси

Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.

— Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». — Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: — У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин — о да, и женщин тоже! — болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги.

Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. — В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. — Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? — Он повернулся ко мне и заключил: — Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество — вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник — ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон — пусть уж лучше ее разорвут на части.

Маргарет не могла произносить такие безрассудные речи. Я не верила этому человеку. И еще кое-что вызывало у меня недоумение.

— Я видела Маргарет на Смитфилде — с ней явно жестоко обращались, — сказала я.

— Ваша кузина не подвергалась пыткам, если вы на это намекаете, — тут же парировал герцог. — И эти заявления она делала на Севере в присутствии своего духовника и других людей — которые, между прочим, добровольно свидетельствовали против нее на процессе. А знаете, что Маргарет говорила про меня? — Он обнажил желтые зубы. — Не один, а целых два раза заявляла, что хочет, чтобы мне отрубили голову. Такие вот, с позволения сказать, родственные чувства. Но она заплатила за свои преступления. Умерла страшной смертью. Вы видели это своими глазами.

Меня передернуло от его жестокости, но я дала себе слово не трусить.

— Да, — сказала я, — я это видела. Но даже если все «свидетельства» подлинные, если это самое серьезное преступление моей бедной кузины, я все же не могу понять, почему именно Маргарет подверглась столь жестокому наказанию, почему только она одна из всех жен бунтовщиков была осуждена на прилюдное сожжение.

Тут какая-то тень промелькнула в глазах герцога, и я сразу же поняла: за арестом и казнью Маргарет стояло нечто большее, о чем этот человек ни разу не упомянул в своей пространной обвинительной речи.

Но прежде чем я успела произнести хоть слово, Норфолк с грозным видом подошел ко мне вплотную: его черные глаза горели огнем, узкая грудь вздымалась.

— Вашей возлюбленной кузины больше нет. Теперь мы занимаемся вами, Джоанна Стаффорд. Так вот, неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто послушница Дартфордского монастыря, девица из благородного семейства, ставшего настоящим рассадником злокозненных предателей, может быть верноподданной короля Генриха Восьмого?

Я стояла молча.

— Полюбуйтесь-ка на нее, Кингстон! — выкрикнул герцог. — Говорят, что женщины семейства

Говардов отличаются дурным нравом. А вот вам типичная урожденная Стаффорд. Есть ли в Англии кто-либо хуже моей треклятой жены и этой девицы? — Он подался еще ближе ко мне. — Я мог бы отстегать тебя сейчас кнутом, и никто бы меня за это не осудил! Слышишь? Никто бы меня не остановил! Ты ведь это знаешь? Знаешь, черт тебя побери?

— Да, знаю, как и то, что это доставит вам удовольствие. — Слова вырвались у меня прежде, чем я успела понять, что делаю.

Герцог ударил меня кулаком. Секунду спустя я лежала на полу лицом вниз; в ушах звенело, жгучая боль пронзала челюсть. Я ждала, что на меня обрушится град новых ударов, ждала, что сейчас засвистит кнут. Может быть, Норфолк убьет меня голыми руками прямо здесь, в Тауэре, на глазах у Кингстона?

Но ничего этого не случилось. Я подняла голову и увидела, что между нами встал сэр Уильям Кингстон. Он ничего не сказал, не поднял упреждающе руку в сторону герцога, не предложил мне помочь подняться. Он просто стоял там с мрачным и бледным лицом. Норфолк отвернулся, плечи его сотрясались от гнева.

Я медленно, без посторонней помощи поднялась на ноги.

— Кингстон, давайте его сюда, — тихим голосом сказал герцог. Он все еще стоял спиной ко мне, и я только теперь поняла, что он не такой уж и высокий. На голову ниже Кингстона.

Сэр Уильям, кивнув, подошел к двери и постучал два раза. Дверь распахнулась, и лейтенант — тот самый, что встречал меня у Речных ворот, — втолкнул в камеру молодого человека.

Это был Джеффри Сковилл.

8

Джеффри выглядел гораздо лучше, чем когда я видела его в последний раз: если помните, тогда беднягу без сознания унесли с пристани в Тауэр. Голова его была тщательно забинтована, самодельную повязку сняли. За время заключения констебля явно покормили и дали ему помыться. И вот он стоял перед нами — высокий, с развязанными руками.

Джеффри упорно не хотел встречаться со мной взглядом. Стоял, опустив глаза вниз и отведя их в сторону, — разглядывал угол камеры.

«Какую трагическую ошибку совершил этот парень, придя мне на помощь, — подумала я. — Ведь по большому счету Сковилл — один из них. Он и на Смитфилде-то оказался, желая увидеть, как осуществляется королевское правосудие. Ну же, Джеффри, не будь глупцом: скажи, что не имеешь ко мне ни малейшего отношения, и твердо стой на своем».

Появление констебля словно бы придало сил герцогу. Он указал на Джеффри кнутом и спросил меня:

— Что вас связывает с этим человеком?

— Абсолютно ничего, — тут же заявила я.

— Разве он не был рядом с вами на Смитфилде, когда вы пытались воспрепятствовать казни? — гнул свое Норфолк. — В какой заговор вы с ним вступили?

— Ни в какой, ваша светлость. Я познакомилась с господином Сковиллом — так, кажется, его зовут? — когда он незадолго до начала казни любезно помог мне. Какой-то негодяй напал на меня, а господин Сковилл заступился и спас. Он настоятельно убеждал меня покинуть Смитфилд, когда леди Булмер везли на костер. А затем всего лишь беспокоился о моей безопасности. Когда солдат-стражник сбил его с ног, господин Сковилл пытался оттащить меня назад, в толпу, чтобы защитить от произвола.

— Какое благородство! — Герцог улыбнулся. Как же мне была ненавистна эта его тонкогубая ухмылка. Его гнев, даже удары и то казались предпочтительнее. — Значит, на Смитфилде вы нашли себе покровителя, дюжего молодца. Разве так ведут себя монахини?

Джеффри вскинул голову. Наконец-то он посмотрел в мою сторону, и челюсть у него отвисла: одежда у меня была далеко не в лучшем виде, а на подбородке расцветал синяк. Я, несомненно, являла собой жалкое зрелище.

— Правда, вы пока еще не стали монахиней, верно, Джоанна? — ухмыльнулся герцог. — До сих пор ходили в послушницах? И это была ваша последняя возможность познать мужчину. А сей молодой человек для подобной чести, кажется, вполне подходит.