Крест на моей ладони
Шрифт:
Джакомо поёжился. Потайничник никогда не задумывался, как в действительности выглядит любая битва, хоть Величайшая, хоть самая обыкновенная.
Но сейчас не до эмоций, надо побыстрее домой, записи обработать.
Джакомо залпом выпил из бумажного стаканчика купленное у разносчика кислое низкосортное вино.
— Не торопись, — сказала я. — Подыши глубоко и ровно. И не стесняйся, после всего увиденного тебя и должно трясти, совершенно естественная реакция.
Сидели мы на скамейке в парке неподалёку от ресторана. Разносчик болтал с клиентами, толстой неряшливой бабой и запойного вида мелкорослым тощим мужичком.
— Этого ушастого вурдалачника уже вся полиция ищет! — визгливо радовалась баба. — Теперь не уйдёт, сучонок.
— Что-то слишком быстро, — не поверил разносчик.
— Так всевладыка Дуанейвинг сейчас в городе! — ответил мужичонка. — Тот овурдалаченный бедняга из его свиты, личный вассал. В среду парня на дуэли убил один из мелких приспешников Злотворящего Отрицателя. А в четверг вурдалаком сделали. Найти отрешённика, который провёл обряд, от всевладыки требует долг сюзерена. А кто ещё сможет овурдалачить Старшую Кровь, кроме самих Всемудрейших?
— Звучит убедительно, — сказал Джакомо. — Зачем бы ещё Совершеннейшему приходить в дешёвый человеческий ресторан, если не за вурдалаком?
— Нет, — сказала я. — Вурдалак хотел его убить. На создателей они не нападают.
Торговец и пьянчуги ушли в глубь парка.
— Как правило, не нападают, — упорствовал Джакомо.
— Исключено, — повторила я. — Ушастика зовут Миденвен ар-Даллиган ли-Вириар. Он тот самый знаменитый фармацевт из нычки Виальниен, сын не менее знаменитого целителя. Ар-Даллиганы богаты, честны и уважаемы, заниматься отрешённым волшебством им смысла нет. Да и не такие они люди.
— Откуда ты его знаешь?
— Видела в четверг в департаменте. А рассказал о нём один из хранителей Мёртвого архива.
— Ли-Вириар в городе бывает только по понедельникам, когда привозит в аптеки лекарства. Какого чёрта ему здесь делать в четверг? Благословеннейшие из нычек выходить не любят. Если вурдалак начал убивать в пятницу, то сделали его как раз в четверг.
— Департамент — место для этого малоподходящее, — возразила я. — Нет, ли-Вириар к вурдалаку никакого отношения не имеет. Хотя не исключено, что парня подставляют. Из-за вурдалака ситуация в городе напряжённая, эстрансанги и человеки на грани бунта, а Виальниен — ближайшая к Рему хелефайская нычка. Овурдалачен тоже хелефайя. Крупный этнический конфликт неизбежен. Другой вопрос, кому он выгоден — предстоятелю потайничному, который возжелал стать верховным, или верховному, чтобы упрочить свою власть. А может, Лоредожеродд постарался.
— Ты произносишь имя Врага?! — отшатнулся Джакомо.
— Я всегда называю врагов по имени. Это убирает страх перед ними.
— С ума сошла… — ошарашено пролепетал Джакомо. — Так не делает никто.
— Вот поэтому Лоредожеродд и трепет вас всех как трёхгрошовую шлюшку.
Джакомо немного помолчал и спросил:
— Ты уверена, что тот Звездорождённый не создавал вурдалака?
— Да. Ли-Вириар стал шахматюшкой в чьей-то игре. Это означает, что его используют в тёмную, хелефайя и сам не подозревает о своём участии в интриге. В ней он может быть кем угодно: пешкой, конём, даже королём, но всё равно остаётся не более чем фигурой — безвольной и бездумной игрушкой. Это заурядная мелкая провокация, в Троедворье такой спектакль пытаются разыгрывать почти каждую неделю, если не дворня, так равновесники.
— Так значит тот Дивный ни в чём не виновен! — обрадовался Джакомо.
Никогда я не пойму этого восторженного преклонения перед хелефайями. Большинство представителей низших каст их обожают, охотно прощая ушастым и снобизм, и высокомерие.
То, что один из кумиров оказался обычным мелким хамом, да ещё и замешанным в одно из самых тяжких преступлений, причиняло Джакомо немалую душевную боль. Несмотря ни на что, хелефайя нравился ему безмерно только одним тем, что он — хелефайя, часть Дивного Народа, живое воплощение красивых легенд и сказок. Джакомо
— Пойдём, — поднялась я со скамейки, — надо обработать записи.
— Как ты собираешься это делать?
— Посредством ноутбука и специальных программных дисков, которые остались со времён Троедворья. Друзья привезли кое-какие вещи из дома.
— Понятно, — кивнул Джакомо. — А где ты аккумуляторы подзаряжаешь? На основицу каждый раз не набегаешься.
— В некоторых домах Рема есть и электричество, и нормальная канализация.
— Нина, — медленно проговорил Джакомо, — а зачем в Величайшей из битв нужны такие провокации? Зачем эта грязь?
— Затем, что любая битва — это война, а на войне требуется только одно — уничтожить противника с наименьшими затратами собственных сил. О морали там и не вспоминают. Во всяком случае, на такой бессмысленной и бесцельной войне, как троедворская.
— Странно слышать такое от воина.
— Я не воин, я палач.
Джакомо поёжился, глянул недоверчиво. Я достала сотовый телефон, переключила в режим плеера.
— Думаю, один мой друг объяснит тебе всё гораздо лучше. Он истинный воин — добрый, честный и справедливый. Переводной подсилок у тебя ещё не кончился?
— Нет, а зачем тебе?
— Затем, что песня на русском.
Джакомо достал из кармана рубашки талисман, который купил по моему настоянию у кого-то из заезжих троедворцев, активировал. Я включила песню.
Как плетью ударили вести:В том поезде едет груз двести.За гибель геройскую плата —Лишь циферкой сделать солдата.По лужам кровавым путь к небу —Так правдой становится небыль.Спросить я хочу в час расплаты:«За что умирают солдаты?».Уходят на небо мальчишки,Что верили в добрые книжки.За то, что любить мир умели,В свинцовом огне мы сгорели.Всё это не сплетни, а вести:В том поезде едет груз двести.За гибель геройскую плата —Лишь циферкой сделать солдата.За чьи-то безумные игрыДруг друга мы рвём словно тигры.Теряя себя в пустословье,Мы случку назвали любовью.Потеряна вера и верность,Напрасно растрачена смелость.И в битве без цели и смыслаЛюдей превращаем мы в числа.Правдивы печальные вести,В том поезде едет груз двести.За гибель геройскую плата —Лишь циферкой сделать солдата.Я выключила плеер и прицепила трубу на пояс. Джакомо посмотрел на меня с испугом. Каким бы плохим ни был перевод, основную мысль донести сумел. А чувства в любой Сашкиной песне через край хлещут.
Молчать было неловко, сказать нечего, и Джакомо проговорил с запинкой, кивнув на мобильник:
— Мощная игрушка, навороченная. И дорогая.
— Трофейный, — ответила я. — Выдали, когда Люцин командором назначил, а конфисковать не успели.
— Понятно. Пойдём?
Ответить я не успела — в кустах за скамейкой зашуршал ветками подглядчик. Шорох почти неслышный, но мне и этого хватило, мускулы отреагировали вперёд рассудка. Я прыгнула через скамейку и ветки, бросила подглядчика на колени, зажала в жёстком захвате и приставила к горлу его же нож. Чуть трепыхнётся, и говорить с ним будут уже некромансенры.