Крестный отец

Пьюзо Марио

— Да, я отец, — произнес он, — и потому не желаю, чтобы эта порода жила на белом свете. Отнеси ее вниз и брось в огонь.

Филомена не поверила своим ушам. Ее поразило слово «порода» и то, как он произнес его. Что он хотел сказать этим? Что мать ребенка не сицилийка? Или что он сошелся с нею, подобрав на панели, потому что, судя по виду роженицы, по выкрашенным ее волосам, порода у нее и впрямь была, попросту говоря, дворняжья. Или он имел в виду, что дитя, рожденное от него, не имеет права жить на свете?

Она решила, что он просто грубо пошутил. Если Люка Брази умел шутить,

то его шутки скорее всего бывали такого пошиба. Поэтому сказала сухо:

— Ребенок ваш — поступайте с ним, как вздумается.

Но тут из соседней комнаты донесся сдавленный крик матери, увидевшей сквозь открытую дверь, как впились в пакет с малышкой грубые пальцы Люки Брази.

— Люка, — кричала она беспомощно, — смилуйся, Люка!

Тот повернул к ней свое лицо, и взгляды скрестились, как клинки, как клыки диких зверей. В них нельзя было прочитать никаких человеческих чувств, кроме ненависти, переходящей любые границы, и какой-то болезненной животной страсти. Казалось, для этих двоих никого больше в мире не существует, даже новорожденного ребенка. Их взаимная ненависть обжигала и притягивала, как вечное проклятие.

Люка Брази отнял руки от девочки и приказал Филомене:

— Сделай, что я велел — не пожалеешь. Золотом осыплю.

Филомена, онемев от ужаса, только замотала головой. Потом собралась с силами и сказала еле слышно:

— Делайте это сами, ведь вы отец.

— Молчать! — рявкнул он хрипло. — Глотку перережу, если вздумаешь препираться.

Наверное, она была в прострации все дальнейшее время, потому что помнит только, что стоит у жарко полыхающей печи рядом с Люкой Брази, держит в руке мирно спящую девочку, завернутую в одеяло, и кто-то открывает печную заслонку.

Девочка не издавала ни звука, закричала Филомена. Тогда Люка и правда достал большой нож из-под рубашки, и она поняла, что он ни на секунду не засомневается, стоит ли убивать ее. Глаза Брази горели не менее ярко, чем огонь на угольях.

Филомена замолчала. Скрестив костлявые руки на груди, она посмотрела прямо в лицо Майклу. Он понял, что она не может произнести вслух то, что случилось дальше, и чтобы избавить женщину от необходимости назвать все своими именами, мягко спросил:

— И вы сделали это?

Филомена кивнула. Она залпом осушила стакан вина и несколько раз перекрестилась. Скороговоркой пробормотала слова молитвы и только потом продолжила рассказ.

Ей всучили полный кошелек денег и отправили домой на машине. Она понимала, что любое сказанное слово может стоить ей жизни. А два дня спустя Брази убил все-таки юную ирландку, мать малютки, и его арестовали. Смертельно напуганная, Филомена отправилась к Крестному отцу и выложила ему все. Он приказал ей покрепче держать язык за зубами и пообещал все уладить.

В ту пору Люка Брази еще не работал на дона Корлеоне.

Прежде, чем дон вмешался, Люка сделал попытку покончить с собой, перерезав собственное горло куском стекла. Его перевели из одиночной камеры в тюремный лазарет, и пока он там поправлялся, дон Корлеоне успел сделать все, как надо. У следствия не оказалось неопровержимых улик, и Люка Брази за отсутствием состава преступления прямо из зала суда вышел на свободу.

Хотя дон заверил Филомену, что ей не надо бояться ни полицию, ни Люку, места она себе не находила от беспокойства. Нервы ее вконец расшатались, даже работа не успокаивала. В конце концов она убедила супруга продать дело и вернуться в Италию. Ее муж был добрым человеком, он поддался на ее уговоры. Но в Италии по слабости характера он в два счета спустил все, что дала им Америка. Удача отвернулась от него, вот и пришлось ей после смерти мужа идти в услужение.

Этими словами Филомена закончила свою историю, выпила еще стакан вина и сказала Майклу:

— Я всю жизнь благословляю имя вашего отца. Он не раз присылал мне деньги, когда я об этом просила, и спас меня от лап Люки Брази. Передайте ему, что я каждый вечер молюсь за него и прошу Господа, чтобы страх смерти не коснулся его души.

Когда она ушла, Майкл спросил дона Томмазино:

— Так все и было?

Дон Томмазино кивнул, подтверждая. «Ничего удивительного, — подумал Майкл, — что никто не хотел посвящать меня в историю о Люке Брази. Ничего себе история. Ничего себе Люка…»

На следующий день поутру дону Томмазино сообщили, что в Палермо для его гостя есть послание. Был отряжен курьер. К вечеру дон Томмазино сам приехал в усадьбу к доктору Тазио, чтобы сообщить Майклу дурную весть.

— В Америке произошло еще одно несчастье, — сказал он, отозвав Майкла в сторону. — Держись, мой мальчик. Твой брат Сантино Корлеоне убит.

ГЛАВА 24

Как всегда, сицилийское утро заливало золотистым солнечным светом спальню, где Майкл, только что пробудившийся от сна, в который раз восхищенно разглядывал лежащую рядом Аполлонию. Ее жалко было будить. Она спала, раскинувшись, будто малое дитя, и солнце гладило ее медовую кожу.

Теперь Аполлония была уже на втором месяце беременности. Сегодня они собирались переезжать с виллы доктора Тазио в другое укрытие. В последнее время в окрестностях Корлеоне стало слишком беспокойно. Дон Томмазино накануне вечером долго разговаривал с Майклом за столом в саду, когда Аполлония уже ушла.

— Твоя женитьба раскрыла все карты, — говорил он озабоченно. — Удивительно, почему дон Корлеоне не волнуется за твою безопасность здесь. Ему следовало бы найти для вас с Аполлонией не только дом, но и другую страну. В Сицилии сейчас тревожно.

Дон Томмазино решил переправить их в другой городок на южном побережье. Фабрицио и Кало тоже поедут с ними.

Но прежде чем уехать отсюда, Аполлония захотела погостить в родительском доме неделю-другую. В ее новом положении ей опять понадобились материнские наставления. Майкл решил завезти ее по дороге, а потом, недели через две, прислать за нею машину, чтобы она приехала уже на новое место их обитания.

Дон Томмазино предупредил, что утром не сможет проводить их, так как дела призывают его опять в Палермо. Доктора Тазио тоже не будет, да оно и к лучшему — старый греховодник опять нацелился в свой очередной экскурс по палермским бардакам, как бы не ляпнул лишнего сгоряча.