«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Мы еще не решили, — с легким оттенком сарказма сказал Келлерман. — Профессор выписался только сегодня. Я взял его из больницы. Прямо оттуда мы пришли к вам.
— И хорошо сделали! — Иетс знал, что рано или поздно Келлерман придет. Великодушное побуждение заставило его отказаться от помощи тогда, в «Преисподней»; но Креммен подполковника Уиллоуби — неблагодарная почва для великодушных побуждений. — Вам бы давно уже надо прийти, господин Келлерман.
Профессор стал откашливаться.
Иетс пришел ему на помощь:
— Ничего, профессор Зекендорф, я думаю, что смогу быть вам полезен. Самое главное —
— И инсулин, — вставил Зекендорф.
— Инсулин — да, конечно, инсулин вам нужен. Я поговорю с нашими врачами. Но о прочем не беспокойтесь. Здесь, наверно, найдутся люди, которые не забыли вашей академической репутации. Мы найдем вам какую-нибудь научно-исследовательскую работу или педагогическую, а может быть, вы захотите написать что-нибудь для моей кремменской газетенки? Что же касается жилья, то, когда вы пойдете искать квартиру, я пошлю с вами своего капрала. Это облегчит дело… — Иетс обернулся к Келлерману и сказал ему с ударением: — Если вы хотите работать, это мы тоже сможем устроить…
21
Здоровый дух в здоровом теле! (лат.)
— Мы пришли сделать вам одно заявление, — сказал Келлерман.
Иетс сразу осел. Не в его силах было изменить то положение, которое вынуждало бывших узников лагеря «Паула» приходить к нему в качестве просителей, но ему хотелось как-то подбодрить этих двух людей. А они, оказывается, тоже пришли с заявлением! Заявления, разоблачения, доносы сыпались на него с утра до вечера, как и на любого американца, связанного с военной администрацией.
— Что ж, выслушивать заявления — одна из моих обязанностей, — сказал он, не пытаясь скрыть свое разочарование.
Келлерман начал:
— Есть такая девушка, Марианна Зекендорф…
— Марианна Зекендорф? Она сюда ко мне приходила. А что, больничное начальство так и не допустило ее к профессору?… — Иетс повернулся к старику. — Я дал вашей племяннице письмо на имя доктора Гросса. Я ему написал, что это ваша единственная родственница.
— Она не моя племянница, — сказал Зекендорф.
— Она не… — Иетс недоуменно вгляделся в изборожденное морщинами скорбное лицо профессора.
— Она не его племянница, — подтвердил Келлерман, — она ему вообще не родня. Я ее видел в «Преисподней». Она сказала мне, что распространяла листовки в Мюнхене. Она так говорила о детях профессора, будто эта были ее ближайшие друзья. Потом она исчезла из «Преисподней» и, как я слыхал, устроилась на работу у вас в военной администрации… Я думал, может быть, профессору приятно будет увидеть своего человека, вот я ему и рассказал про нее. А оказывается… — он запнулся и потом договорил, кивнув на старика: — она спекулировала на памяти его детей…
— Я не знаю даже, где их могилы, — глухим голосом сказал Зекендорф. — Безымянные холмики земли, неведомо где. На дощечках краской написаны номера, цифры расплываются от дождя, выгорают от солнца.
— Действительно ли ее фамилия Зекендорф, этого мы не знаем, — продолжал Келлерман. — Но профессору
«Я ведь говорил Люмису, чтобы они там проверили ее личность, — подумал Иетс. — Почему же этого не сделали?… Должны были сделать».
— Это серьезное обвинение, Herr Professor. Намеренно ввести в заблуждение американские оккупационные власти — за такие дела по головке не гладят. Вы вполне уверены? Может быть, какое-нибудь дальнее родство?…
— Сэр, я бы сам желал, чтобы на свете жило молодое существо одной со мной крови. Я бы отдал ему свое сердце, я бы на край света пошел, чтобы найти его, оно заменило бы мне моих погибших детей. — Старик раскинул руки, словно раскрывая кому-то объятия. Эти пустые объятия красноречиво говорили о его горе.
Иетс сидел словно пришибленный. Но вдруг его бросило в жар. Что, если Уиллоуби узнает!…
— Что же я тут могу сделать, по-вашему? Объявить об этом в газете?
Келлерман вмешался.
— Я советовал профессору оставить это без внимания… Пусть себе девушка утешается. Есть довольно людей, с которыми важней свести счеты.
Иетс почувствовал шпильку и беспокойно заерзал на стуле. Он, очевидно, был первым американцем, на котором Марианна испробовала свой трюк, и он почти во всем поверил ей. Вероятно, фамилия ее действительно Зекендорф; он ведь видел ее бухенвальдское свидетельство. Но это было единственное очко в его пользу. Если сейчас ему выступить с разоблачением этой девицы, он только покажет себя дураком, а Уиллоуби, конечно, не преминет этим воспользоваться.
Никто ведь не заставляет его действовать. Можно выбросить из головы и профессора, и Келлермана. Две из многих жертв концлагеря. В сущности, это мелочь, незначительный эпизод. Такая же мелочь — как приход к нему Торпа когда-то, в Нормандии. Мелочь — память двух молодых людей, давно уже казненных, погребенных в безвестной, безымянной могиле.
Он потянулся к телефону и набрал номер Люмиса.
— Хелло, капитан! — сказал он, услышав в трубке гнусавый голос Люмиса. — Говорит Иетс, из газеты.
Люмис не проявил особого восторга.
— Помните девушку, которую я к вам направил с месяц назад, — Марианну Зекендорф?
Ему показалось, будто в трубке раздался стон.
— Что, ее тогда проверяли через контрразведку?
— А я почем знаю? — огрызнулся Люмис. — Я послал запрос, и все. Чего вы от меня еще хотите?
— Что-нибудь выяснилось?
— Не знаю. Мне не сообщали.
— Ну ладно… А вы не знаете, где ее сейчас можно найти?
Люмис почему-то пришел в ярость. Он долго ругался и закончил словами:
— Спросите Уиллоуби!
Иетс на мгновение оторопел. Потом спросил:
— При чем тут Уиллоуби? Какое она имеет к нему отношение?
Люмис в трубке захохотал. Затем язвительно осведомился:
— Вас это интересует? — и, наконец, пропел что-то режущим уши фальцетом. Впрочем, слова можно было разобрать: «Ах, папочка, ах, папочка, всем сердцем я твоя!»
Иетс тихо положил трубку. С минуту он молчал, задумавшись. Его вернуло к действительности покашливание Келлермана.
— Мы вам еще нужны, лейтенант?