«Крестоносцы» войны
Шрифт:
Его мысли были прерваны окликом:
— Мистер Крерар!
— Да? — Крерар вздрогнул и так быстро вскочил, что у него слегка закружилась голова.
— Я хочу показать вам листовку. — Перед ним стоял Бинг и протягивал ему две испещренные помарками странички. — Это еще только черновик, но, мне кажется, это более или менее то, что нам нужно.
Крерар протер глаза, поморгал.
— Вы приложили перевод? Давайте.
Бинг следил за лицом Крерара, стараясь по движению бровей и полуулыбкам угадать, что тот думает. Эта листовка — не просто очередная работа, а нечто неизмеримо более важное. Если то, что он написал, произведет впечатление на Крерара, оторвет его от Уиллоуби, то выпуск листовки может все-таки состояться. А Бинг желал этого не ради себя, не ради шутки над историей, нет, ради других — Тони, Толачьяна, Торпа и ради Карен, Иетса… и даже Фарриша.
Крерар медленно читал:
«Да здравствует Четвертое июля!
Вы слышали залп наших пушек. Это голос Америки. Так говорит Америка Четвертого июля 1944 года.
Для нас Четвертое июля — священный день. Четвертого июля 1776 года родилось государство Соединенных Штатов Америки, — родилась нация свободных граждан, равных перед законом, твердо решивших самим управлять своей судьбой.
За наши права и свободы мы сражались в 1776 году. За наши права и свободы сражаемся мы и ныне. Ибо, где бы им ни грозила опасность, она грозит и нам. Где бы ни попиралось человеческое достоинство, попирается наше достоинство. Где бы люди ни страдали, где бы ни подвергались гонениям, страдаем и мы. И потому, что мы такая нация, мы переплыли океан, чтобы обуздать тирана, который хочет навязать свою волю целой стране, Европе, всему миру.
А вы, немцы, — во имя чего вы сражаетесь?
Вы сражаетесь только для того, чтобы затянуть уже проигранную войну, войну, которая, — если вы не остановите ее, — приведет вас к гибели.
Вы уже воюете пять лет. Миллионы ваших солдат погибли в России — и все-таки русские войска стоят на границах Германии. В Италии вы отдали три четверти страны, и ваше отступление продолжается. Здесь, на западе, нажим на ваш фронт усиливается с каждым днем. А ваши города и села рассыпаются прахом под ударами авиации союзников. Если вы хотите спасти себя, спасти Германию, — у вас только один путь.
Кончайте войну!»
— Покурим? — Крерар протянул Бингу портсигар. Он сложил листочки и передал их Абрамеску. — Перепечатайте в четырех экземплярах.
Абрамеску внимательно прочел текст.
— Как жаль, что это не будет опубликовано, — сказал он.
Чтобы скрыть волнение, Бинг закурил. Он подумал о Карен. Может быть, удастся уговорить ее, чтобы она пригрозила всем этим шкурникам разоблачением в печати? Конечно, существует военная цензура, но попытаться стоит.
— Весь вопрос в том, — сказал Крерар, — верите ли вы в это? И насколько сильна ваша вера?
— Да разве я стал бы писать, если бы… — Бинга удивило участие, прозвучавшее в тоне Крерара. — Мистер Крерар! Ведь это я все затеял! Был такой момент, когда все дело можно было сорвать. Лейтенант Иетс доложил, что нет возможности выпустить листовку к сроку, и, по-моему, генерал Фарриш готов был сдаться. Тут я и сказал, что успеть можно.
Крерар, поджав губы, посмотрел на Бинга.
И зачем это я выдал себя, подумал Бинг. Теперь он обозлится. Умно, нечего сказать! И кто меня тянул за язык?
— Все это звучит неплохо, — небрежно сказал Крерар. — Но я не могу судить о том, насколько такая листовка окажется убедительной, особенно для немцев. Я-то лично во все это не верю.
— Не верите?
— Послушайте, сержант Бинг, наша революция — это древняя история. Сегодня, если вы произнесете это слово, поднимется крик: «Красный!» Вы написали революционную листовку… Равенство перед законом! Вы знаете не хуже меня, что миллионы людей в Америке не имеют даже права голоса!… Самим управлять своей судьбой! Я кое-что знаю о том, кто управляет страной, — я сам работал в крупных концернах. И война ничего не изменила. Эта же порода людей хозяйничает в Европе, она же хозяйничает и в Германии. И не говорите мне о разнице в методах. В Америке мы еще не дошли до концентрационных лагерей и массового истребления национальных меньшинств. Но если люди, стоящие у власти, решат, что так нужно, все это у нас будет — и безотлагательно!
— Нет! — сказал Бинг. — Так не будет. Допустим, что я взялся за это, не подумав. Я не знал, на что иду. Я даже не знал, что буду писать. А потом я поговорил с солдатами. Есть негодяи: это готовые надзиратели для ваших будущих концлагерей. Но есть и другие, которые скажут: «Кем это вы собираетесь командовать? Что вы затеяли?» Я думаю, они даже будут бороться.
— Вы думаете, но вы не уверены, — сказал Крерар. — Помяните мое слово, если только фашизм восторжествует в Америке, то по сравнению с ним его германская разновидность покажется просто идиллией. Мне он не повредит, я скорее только выиграю от него. Но вам несдобровать, можете не сомневаться. Для вас эта война — что-то вроде крестового похода. Я помню, об этом даже говорилось в каком-то приказе. Мне нравится ваш идеализм, ваша простодушная вера. Сознаюсь, она даже вселяет в меня надежду. Но я склонен рассуждать трезво.
— Так вы находите, что листовка плохая?
— Листовка — отличная. Но это сплошное лицемерие.
— Я искренно верю в то, что написал, мистер Крерар.
— Вы — да, и, возможно, еще тысячи других. Но не сержант Бинг обращается к немцам по случаю Четвертого июля. Говорит Америка. Америка рекламирует свой товар. А товар-то гнилой.
Бинг не сдавался: он защищал Толачьяна и погибшего от полицейской пули Тони, которого он никогда не видел.
— Может быть, это и так, мистер Крерар. Но мы пытаемся бороться против этого. Все-таки это другая война — нужная, справедливая.
Крерар устало закрыл лицо руками. Как он хотел бы верить в слова Бинга! Но его житейский опыт опровергал их, и от этого на душе было горько.
— Мы ни до чего не договоримся, — сказал он глухим голосом, — и все равно, наш спор — впустую.
В палатку, грозно нахмурившись, вошел Фарриш.
— Ну, как листовка? Готова? — спросил он, едва взглянув на Крерара, назвавшего свое имя.
Капитан Каррузерс, теребя уныло повисшие усы, шепнул Крерару на ухо:
— Он решил самолично проверить…
— Что вы там болтаете? — загремел Фарриш. — Я все слышу! Конечно, я желаю сам проверить! Если я сам недосмотрю, ничего не делается! — Он повернулся к Крерару: — За пределами моей дивизии, разумеется. Хотел бы я видеть, чтобы среди моих подчиненных случилось что-нибудь подобное!
— А что случилось, сэр? — осведомился Крерар.
Каррузерс открыл было рот, но генерал оборвал его:
— Покажите листовку! Надеюсь, вы ее заготовили?
В палатке было так тесно, что Абрамеску волей-неволей пришлось задеть генерала, протискиваясь к Крерару с текстом листовки. Фарриш выхватил ее из рук Крерара.
Генерал читал медленно, шевеля губами. Бинг, притаившийся в полутемном углу палатки, напряженно следил за ним. Понимает ли Фарриш весь смысл написанного? Если листовка ему не понравится, — новую писать уже нет времени, и придется отказаться от нее.
— Как будто немного беззубо, — нерешительно сказал Фарриш. — Мне кажется, следовало бы им задать перцу! И в энергичных выражениях!
Он заметил по лицу Крерара, что тот собирается возражать.
— Подождите, мистер! Я вовсе не хочу сказать, что их надо обзывать по-всякому. Просто заявить им, что мы сотрем их в порошок, если они не хотят понимать. На моей родине был проповедник — вот уж умел говорить! Так, бывало, распишет нам ад и чертей, которые будут прижигать наши грешные души раскаленными прутьями, что мороз по коже подирает, хоть бы июльская жара стояла на дворе. И ведь в самом деле, послушаешь его и даешь себе обет исправиться. Вот что я хотел сказать. Все это очень мило и культурно, но, на мой взгляд, слишком чувствительно…