Крестоносцы
Шрифт:
И он осенил Данусю крестом, а затем, не повышая голоса, чтобы не испугать её, сказал послушнице:
— Я свяжу тебя, и ты полежишь у порога, а если только попробуешь поднять крик и напугаешь мне пани, так я тут же сверну тебе шею. Вставай, пойдем!
Он вывел послушницу из хаты, связал её крепко, как посулил, а сам направился к Збышку.
— Я велел переодеть пани в то платье, что было на этой змее, — сказал он. — Постель постлана, и пани спит. Вы уж лучше туда не ходите, чтобы не испугать её. Даст Бог, завтра, отдохнувши, она придет в чувство, а теперь и вам надо подумать про
— Я лягу на пороге хаты, — проговорил Збышко.
— Тогда я эту суку оттащу к сторонке, к тому трупу с рыжими космами. Но сейчас вам надо поесть, впереди у вас трудный путь.
С этими словами Глава пошел достать из переметных сум копчёного мяса и репы, которыми путники запаслись, уезжая из жмудского лагеря, но не успел он выложить перед Збышком все эти запасы, как Мацько позвал его к Арнольду.
— Послушай-ка хорошенько, чего надобно этой орясине, — сказал он, — хоть я кое-что понимаю, а всё-таки никак не разберу чего это он хочет.
— Я, пан, подтащу его к костру, там вы с ним как-нибудь договоритесь, — ответил чех.
Он снял пояс и, просунув его Арнольду под мышки, взвалил немца на спину. Глава здорово согнулся под тяжестью великана, но парень он был крепкий и донес его до костра, где и бросил, как мешок с горохом, наземь около Збышка.
— Развяжите меня, — сказал крестоносец.
— Это можно, — ответил через чеха старый Мацько, — коли только ты поклянешься рыцарской честью, что признаешь себя нашим пленником. Впрочем, я и так велю вытащить у тебя меч из-под колен и развязать тебе руки, чтобы ты мог сесть рядом с нами, ну, а веревки на ногах оставлю, покуда мы не поговорим с тобой.
По знаку Мацька чех перерезал веревки на руках немца и помог ему сесть. Арнольд надменно поглядел на Мацька и Збышка и спросил:
— Кто вы такие?
— Как смеешь ты спрашивать нас об этом? Тебе какое дело? Сперва скажи нам, кто ты.
— Какое мне дело? Да ведь рыцарское слово я могу дать только рыцарям.
— Тогда смотри!
И, отвернув плащ, Мацько показал рыцарский пояс на бедрах.
Крестоносец был поражён.
— Как? — спросил он, помолчав с минуту времени. — Вы разбойничаете по лесам ради добычи? И помогаете язычникам против христиан?
— Ты лжешь! — воскликнул Мацько.
Так начался у них разговор, неприязненный, заносчивый, вот-вот готовый перейти в ссору. Но когда Мацько крикнул в запальчивости, что это орден не дает Литве креститься, и привел веские доводы, поражённый Арнольд умолк, — правда была столь очевидна, что нельзя было ни закрывать на нее глаза, ни оспаривать её. Немец просто потрясен был, когда Мацько, сотворив крестное знамение, сказал: «Кто вас знает, кому вы на самом деле служите, коли не все, так кое-кто из вас!» — потрясен потому, что даже в ордене некоторых комтуров подозревали в том, что они поклоняются сатане. Их не обвиняли в этом открыто и не предавали суду, чтобы не навлечь позора на весь орден; но Арнольд хорошо знал, что братья шепчутся об этом и что слухи такие ходят об ордене. Мацько, который от Сандеруса знал о странном поведении Зигфрида, совсем растревожил добродушного великана.
— А Зигфрид, — сказал он, — с которым ты пошел на войну, разве служит Богу и
— Это верно! — пробормотал Арнольд.
Но Збышко, которого захлестнула новая волна горя и гнева, воскликнул вдруг:
— И ты толкуешь тут о рыцарской чести? Позор тебе, ибо ты помогал извергу, исчадию ада! Позор тебе, ибо ты спокойно взирал на муки беззащитной женщины, дочери рыцаря, а может, и сам терзал её! Позор тебе!
Арнольд вытаращил глаза и, перекрестившись, проговорил в изумлении:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!.. Как… Эта одержимая, в которую вселилось двадцать семь дьяволов?.. Я?..
— Горе мне! Горе! — хриплым голосом перебил его Збышко.
И, схватившись за рукоять мизерикордии, он снова устремил дикий взор в сторону Зигфрида, который лежал поодаль в темноте.
Мацько спокойно положил племяннику руку на плечо и сжал изо всей силы, чтобы заставить его опомниться. Сам же обратился к Арнольду:
— Эта женщина — дочь Юранда из Спыхова, жена этого молодого рыцаря. Теперь ты понимаешь, почему мы преследовали вас и почему ты попал к нам в плен?
— Клянусь Богом! — проговорил Арнольд. — Откуда? Как? Она ведь помешанная…
— Крестоносцы похитили её, агнца невинного, и до тех пор терзали, пока не довели до этого.
При словах «агнца невинного» Збышко поднес к губам руку и закусил большой палец, а из глаз его покатились одна за другой крупные слезы безутешного горя. Арнольд сидел, погрузившись в задумчивость. Чех коротко рассказал ему о предательстве Данфельда, о похищении Дануси, о муках Юранда и поединке с Ротгером. Когда он кончил, воцарилась тишина, которую нарушал только шум леса да треск пылающего костра.
Так просидели они некоторое время, наконец Арнольд поднял голову и сказал:
— Не только рыцарской честью, но и крестом спасителя клянусь вам, что я почти не видел этой женщины, не знал, кто она, и неповинен в её муках.
— Тогда поклянись ещё, что по доброй воле последуешь за нами и не будешь пытаться бежать, и я прикажу развязать тебя совсем, — произнес Мацько.
— Пусть будет по-твоему, — клянусь! Куда вы меня поведете?
— В Мазовию, к Юранду из Спыхова.
С этими словами Мацько сам разрезал веревку на ногах Арнольда, а затем показал ему на мясо и репу. Через некоторое время Збышко поднялся и пошел отдохнуть на пороге избушки; он не застал уже там послушницы ордена, которую слуги перетащили к коням. Молодой рыцарь лег на шкуру, которую ему принес Глава, и решил бодрствовать всю ночь в ожидании, не принесет ли рассвет счастливой перемены в здоровье Дануси.
Чех вернулся к костру; он хотел поговорить со старым рыцарем из Богданца о том, что терзало теперь его душу. Мацька он застал погруженным в раздумье, старик словно и не слышал, как храпит Арнольд, который, поглотив за ужином неимоверное количество копчёного мяса и репы, заснул от усталости как убитый.
— А вы, пан, не хотите отдохнуть? — спросил оруженосец.
— Сон бежит моих глаз, — ответил Мацько. — Дал бы Бог завтра день счастливый.
С этими словами он поднял глаза к звездам.